Золото Партии

Труп уже стал холодным и начал отдавать синевой, а эрегированный член поблескивал натянутой залупой. Тамара взобралась наверх сшитого трупа и присунув стоячий хуй себе в пизду, начала не спеша шевелить тазом и бедрами. Пизда её совсем потекла, и движения Тамары ускорились, она начала постанывать и вскрикивать. Сшитый труп дергал мертвыми конечностями, из безобразных швов стала вытекать черная густая кровь. Тамара уже не могла сдерживать эмоции, упираясь руками в разрубленную грудину, сжимая и вырывая кишки и жилы изнутри, она громко стонала, кричала и уже почти прыгала на хую мертвого Петра Николаевича. Нахлынувшая волна оргазма сотрясла тело Тамары, и в этот же момент она почувствовала, как мощные выбросы спермы с дергающегося хуя, ударяясь о стенки матки, заполнили её нутро. Капли спермы были настолько горячие и тяжелые, что Тамара заорала от обжигающей боли внутри пизды. Кончив, хуй сразу стал холодным и вялым. Тамара слезла с трупа и, тяжело дыша, повалилась рядом на землю.

Так родился я – еГор, совсем не подозревая о том, что мне уготовлено.

Глава 2. Дом тьмы

Я знаю, что стрелки часов изогнулись и с невероятной скоростью крутятся в обратном направлении. Так всегда было. Когда я видел.

Я знаю, что на кровати напротив, обхватив себя руками за плечи и раскачиваясь взад-вперед, сидит мужчина средних лет. Вот и сейчас я слышу, как он мычит что-то про гнев праведный и грызет ногти. Раньше я ужасался, глядя на его обгрызенные до мяса ногти. Я любил наблюдать, как санитар его кормит объедками с общей кухни.

Этот человек, мой сосед по палате. У него нет ног. Кто-то отрезал ему ноги.

Кто-то зверски отрезал ему ноги.

Я ему отрезал ноги.

Раньше я его панически боялся. А теперь мне все равно. И я догадываюсь почему. Сегодня я как никогда близок к истине.

Входит санитар. Настало время кормежки. Я слышу его шарканье в коридоре. И эти звуки не дают мне сосредоточиться, чтобы вспомнить.

Чтобы вспомнить.

Вспомнить что?

Ашхашхашхашхуашхашхашхашх.

Вспомнить то, чего я так боюсь. Зачем? Зачем санитар шаркает по стертому линолеуму? Разве он не понимает, что этим звуком он сводит меня с ума?

Шарканье больничных бахил в царстве мертвых. Умалишенных. Когда-то я сам себе казался Богом. Умея то, что непосильно смертным. Умея проникать в суть вещей. Изменяя материю. Но мертвые люди, растущие из земли. К солнцу. Плодородный сезон. И толпы людей на площадях. Людей, вскрывающих себе вены. Людей плачущих навзрыд.

Сезон рождения смерти.

Он шел по головам. Царь всемогущий!

Входит санитар. Я чувствую запах его халата, пропитанного дезинфекантом. Запах прелого тела. Слышу, как он хрипло, с надрывом, дышит. Я убью эту суку! Убью. Когда мне вернут глаза. Когда Он вернет мне мое око.

Я шел по берегу обезумевшей реки к залитой солнцем дамбе. Плеск волн перекрывал оглушительный шепот людей. Лепрозорий. Я шел по телу земли, а мертвые судорожно цеплялись за мои ботинки, пытаясь скорей выбраться наружу. Воздух буквально пропитан их тысячелетней болью.

Гор едет по небу на огненной колеснице. Осирис забирает их глаза. Нанизывая на невидимые ниточки их ссохшиеся души.

Колесницегонитель. Я - Колесницегонитель! Я - Колеснице - блять вашу мать - гонитель! Ахахахаха!

Санитар ставит миску с гречневой кашей и уходит, напевая себе под нос неизвестный мотив. Мужчина, сидящий напротив меня, начинает поедать слипшиеся комочки корма. Я слышу его урчание и чавканье, чувствую запах гнилых зубов и покрытой плесенью гречки. Он гремит алюминиевой ложкой и кричит мне, что он будет царем мира.

Я знаю. Я все знаю, дядюшка Семен.

Я встаю с продавленного матраца, пахнущего мочой и блевотиной, двигаюсь наощупь. Здесь так темно. Без глаза. Под руку попадается тяжелый металлический предмет. Поднос, забытый санитаром. Слышу мычание Семена, его беспомощный страх, забитый прогнившей гречневой кашей. Бью подносом с размаха, наугад. Металлический угол натыкается на что-то твердое, с сочным треском ломает слабую кость. Это все, что я могу сделать. Бить брата своего отца вслепую. Бить, пока не вылетит из рук этот гребаный поднос!

Десятки ударов. Запахло морем и ржавчиной. С каждым ударом угол подноса все больше увечит его тело. С каждым ударом все громче чавкающий звук. Семен ест свою кашу, и захлебываясь в крови, хохочет.

- Тебе никогда не убить меня! Я - царь мира, и буду жить вечно! А твой отец, твой блядский папочка уже давно сгнил.

Он орет, задыхаясь от боли.

- Я убил его, убил Осириса! Потому что он не заслуживал того, что у него было! Я! Я трахал твою мать. Трахал! В жопу! Эту похотливую блядь! Она! Она должна была быть моей. Она - не твоя мать! Он - не твой отец! Тебя не должно было быть, ты, мертвый ублюдок!

Я бью умалишенного все сильнее и сильнее, усталость накатывает на изношенные мышцы, и каждый удар дается с большим трудом. Поднос втыкается Семену в раскрошенный череп и его крик затихает. Теперь удары сопровождаются смачным чавканьем его мозговой массы и царапаньем осколков костей о плоскости подноса.