Золотой человек

Однако в следующую же секунду Тед вновь сделался прежним… или почти прежним, и, широко улыбнувшись, принялся с аппетитом уписывать жаркое, зеленый горошек и кукурузу, тушенную в сливках. Да, он смеялся, шутил, размешивал сахар в кофе, усердно жевал… и все же что-то здесь было не так.

– Не он… тот, другой, – охваченный ужасом, пробормотал Чарльз.

Побледнев сильнее прежнего, весь дрожа, мальчик внезапно вскочил и попятился прочь от стола.

– Убирайся! – пронзительно завизжал он. – Убирайся отсюда!

– Эй, что это тебе в голову стукнуло? – угрожающе пророкотал Тед и указал пальцем на кресло мальчика. – Сядь-ка на место, молодой человек, и ешь. Зря мать, что ли, все это готовила?

Однако Чарльз развернулся, бросился вон из кухни, белкой взлетел по лестнице на второй этаж и скрылся у себя в спальне.

Джун Уолтон в смятении ахнула.

– Да что же, скажите на милость…

Тед, вмиг помрачнев, продолжал поедать жаркое. Глаза его потемнели, взгляд сделался жестким.

– Этому сопляку, – проскрежетал он, – нужно кое-что уяснить. Похоже, придется мне побеседовать с ним с глазу на глаз.

* * *

Присев на корточки, Чарльз выглянул за дверь и прислушался.

Тот, другой – с виду вылитый отец, но никакой не отец, притворяха! – поднимался наверх, ближе, ближе…

– Чарльз! – рассерженно заорал он. – Чарльз, где ты там?!

Но мальчик, не откликнувшись, беззвучно скользнул в спальню и закрыл за собой дверь. Сердце в груди колотилось, будто вот-вот вырвется наружу. Между тем отец-притворяха поднялся на площадку: еще чуть-чуть – и войдет в комнату…

Охваченный ужасом, Чарльз поспешил к окну. Притворяха уже ощупывал створку дверей, отыскивая в темноте дверную ручку. Подняв оконную раму, мальчик выбрался на крышу. Тихонько охнув, он спрыгнул в цветник, тянувшийся к парадной двери, и, спотыкаясь, еле дыша, бросился прочь от конуса света, падавшего из окна, прочь от желтого ромба среди вечернего сумрака.

Гараж он отыскал без труда: черный прямоугольник темнел на фоне густо-синего неба прямо перед ним. Мелко, часто дыша, мальчик нащупал в кармане фонарик, осторожно отворил дверь и шагнул внутрь.

В гараже оказалось пусто: машину отец оставил у въездных ворот. Слева стоял отцовский верстак с развешенными над ним молотками и пилами. Дальний угол занимал садовый инструмент – газонокосилка, вилы, лопата, мотыга. Возле косилки поблескивал небольшой жестяной бочонок с керосином. Дощатые стены украшало множество автомобильных номеров. Грязный бетонный пол порядком растрескался; посередине темнело огромное масляное пятно, в луче фонаря глянцев о поблескивали пучки сорняков.

Сбоку от двери, у косяка, возвышалась громадная бочка с мусором, переполненная связками отсыревших, заплесневелых старых газет и журналов. Стоило потревожить их, сбросив на пол верхние, в нос шибануло густой вонью гнили. Растоптав нескольких пауков, вывалившихся на бетон и засеменивших в угол, Чарльз продолжил раскопки.

Заглянув в бочку глубже, мальчик в ужасе взвизгнул, выронил фонарик и отскочил назад. В гараже тут же стало темно, хоть глаз выколи. Собравшись с духом, Чарльз опустился на колени и принялся шарить во тьме, нащупывая фонарик среди пауков и жирной сорной травы. Каждая минута казалась целой вечностью. Наконец он отыскал фонарик и, замирая, направил луч на дно бочки, в колодец, вырытый среди связок журналов.

Да, притворяха, не будь дураком, спрятал улику на самом дне, среди прошлогодней листвы, обрывков картона, сгнивших от сырости журналов, гардин и прочего чердачного хлама, принесенного сюда матерью, чтобы как-нибудь, при случае, сжечь. Осталось от отца не так уж много, однако его тело Чарльз узнал без труда. Сходства вполне хватило, чтобы взбунтовавшийся при виде находки желудок едва не вывернулся наизнанку. Навалившись на край бочки, Чарльз крепко зажмурился, замер и наконец сумел заставить себя снова открыть глаза. Сомнений не оставалось: на дне бочки покоились останки его отца – настоящего отца. Останки, не пригодившиеся притворяхе. Выброшенные за ненадобностью в мусор.

Отыскав в углу вилы, Чарльз сунул их в бочку и подцепил останки. Надо же, совсем сухие: треснули от первого же прикосновения зубьев точно высохший лист, точно хрусткая, смятая, шелушащаяся змеиная кожа. Сброшенная, опустевшая кожа… Все, что имелось внутри – самое главное, – исчезло без следа. Осталась одна только ломкая, растрескавшаяся оболочка, кожура, скомканная и засунутая на дно мусорной бочки. Только ее и оставил от отца притворяха, а все остальное сожрал. Сожрал, чтобы без помех занять отцовское место!

Шум. Шаги снаружи…

Бросив вилы, Чарльз поспешил к двери. Притворяха приближался – скрежетал щебнем, шел по дорожке, что вела к гаражу. Шагал он неуверенно, ощупью.

– Чарльз! – рассерженно крикнул он. – Ты здесь? Ну погоди, молодой человек, вот я до тебя доберусь!

В светлом прямоугольнике распахнутой двери возникла пышная фигура встревоженной матери.

– Тед, бога ради, не бей его! Он чем-то расстроен донельзя!