Золотой раб

В своей лучшей развевающейся одежде он пошел вверх по лестнице и под красными и синими колоннами портика. Рабы у дверей один раз простерлись перед ними: только перед царем простираются трижды. Их провели по коридорам, покрытым жизнеподобными росписями, и Эодан с дрожью видел, что на росписях бык постоянно приносится в жертву юношей или трясет большими рогами перед солнечным диском. Лампы на серебряных цепях бросали ровный недрогнувший свет. Но когда наконец перед ними открылась завешенная ковром дверь зала аудиенций, само солнце светило сквозь большое глазированное окно за троном.

Оно было такое яркое, что Эодан едва видел сидящего на троне человека; разглядел только, что он в тирском пурпуре и с золотым венцом на голове. Эодана и его спутников остановили у двери. Арпад один прошел вперед между рядами людей, длинноволосых, бородатых, в ярких одеждах. Среди них стояли несколько послов; то, что они иностранцы, выдавали тюрбаны на голове или бритые черепа с косичками. Вокруг всего зала между колоннами из порфира неподвижно стояли стражники с копьями.

Прошло много времени, пока царь читал переданные ему послания, расспрашивал Арпада и диктовал своему секретарю. Эодан не слышал, что там говорилось: придворные разговаривали и шумели. Все равно говорили, наверно, по-гречески или по-персидски.

Но наконец гофмейстер что-то произнес. Постепенно стало тихо, и Эодан увидел, что все смотрят на него. Он прошел вперед; Тьёрр и Фрина шли за ним; это было сделано по ее совету. На ритуальном удалении от трона Эодан остановился. Тьёрр и Фрина трижды прижали головы к ковру, но Эодан только раз склонил голову на сложенные руки.

Он слышал прошедший по залу вздох, словно ветер, предвещающий бурю.

Подняв голову, он встретился взглядом с Митрадатом Евпатором. Царь Пунта – гигант ростом с Эодана и шириной с Тьёрра, его руки обвиты жилами и мышцами, как у охотника. Под гривой вьющихся темных волос и волосами у челюсти голова почти греческая – широкий лоб, серые глаза, прямой нос, бритый подбородок; голова поднимается на столбе шеи. Ему всего лишь тридцать с небольшим, как сказала Фрина, но ему принадлежит половина восточного моря, и сам Рим опасается, что он может захватить всю Азию.

– Ты не кланяешься перед троном? – почти мягко спросил царь. По латыни он говорил так же легко, как сенаторы.

– Мой господин, – ответил Эодан, – прошу прощения, если я, чужестранец, обидел, сам того не желая. Я отдал тебе дань уважения, как у нас на севере, когда человек царской крови встречается с более великим царем.

Он придумал все это накануне, но никто об этом не знал. Он рисковал жестокой смертью – безопасней простереться в пыли перед царскими ногами, но, став одним из тысяч униженных просителей, он ни на что не может надеяться.

Митрадат наклонился вперед и потер подбородок. Любопытно, подумал Эодан какой-то частью сознания, у царя синие ногти…

– Мой капитан пересказал мне то немногое, что ему сказал ты, – произнес пунтиец. – Надеюсь, со мной ты будешь более откровенен.

– Великий царь, – сказал Эодан, – мне стыдно, что я почти ничего не могу преподнести тебе. Да живи ты вечно! Весь мир кладет в твои руки свои богатства. Я могу предложить только стоимость моего корабля, полученную на Родосе; Арпад считает что эти деньги принадлежат ему. Предоставляю рассудить тебе, мудрый, действительно ли эти деньги принадлежат ему или мне, который хочет преподнести их твоему величеству. Но один дар я все же принес – если ты примешь его: мою историю, что я делал после того, как покинул своей царство и что видел от Туле до Родоса и от Дакии до Испании. И так как я предполагал сделать этот рассказ моим даром тебе, я не хотел, чтобы Арпад получил его девственность.

Митрадат открыл рот и громко рассмеялся.

– Твой дар принят, – сказал он наконец, – и я получу достаточно, если рассказ богат. Из какой ты страны?

– Из Химмерланда, великий царь.

– Я кое-что слышал о кимврах. Один из моих соседей несколько лет назад посылал к ним посольство. Вечером это станет хорошим развлечением, хотя мне стыдно, что придется слышать рассказ на латыни. Гофмейстер! Пусть этим троим отведут помещение, дадут свежую одежду и все, что им понадобится. – Митридат произнес это на языке римлян, несомненно, ради Эодана, потому что ему пришлось повторить приказ по-гречески. – Иди. Я увижу тебя за ужином. А теперь, Апрад, относительно этих денег.

– Великий царь всего мира! – завопил Арпад, лежа на животе. – Да заселят твои дети всю землю! Я, твой самый недостойный подданный, думал преподнести их тебе…

Идя в помещения для гостей, Эодан спросил у сопровождавшего его раба – италийца, как он с радостью понял, – что означают слова царя, что ему стыдно слушать рассказ на латыни.

– Знай, господин, – сказал раб, – что наш могущественный повелитель не держит в своей свите переводчиков, потому что сам говорит на двадцати двух языках. Ты поистине должен был прийти издалека.

Как и следовало ожидать, помещение оказалось роскошным. Фрина с сомнением сказала