Золотой теленок

Группе инженеров инкриминировали тогда создании «Промышленной партии». Цель, конечно же, «вредительство». Подсудимые каялись, пресса же превозносила Крыленко.

Заявление о готовности обратиться к нему значимо в контексте «вредительских» процессов. Да, статью «головотяпство со взломом» не содержали кодексы, однако читателям-современникам намек был понятен.

Как известно, «головотяпы» – этноним, придуманный М. Е. Салтыковым-Щедриным. В «Истории одного города» сказано, что прозваны так «эти люди оттого, что имели привычку “тяпать” головами обо все, что бы ни встретилось на пути. Стена попадется – об стену тяпают, богу молиться начнут – об пол тяпают»[132].

Сатирик намекал на две русские поговорки. В первом случае – «дурак стену лбом прошибает». А во втором, соответственно, – «заставь дурака богу молиться, он себе лоб расшибет».

В советскую эпоху термин «головотяпство» стал особенно популярным, когда была опубликована упомянутая статья генсека. Там Сталин и сформулировал риторический вопрос: «Как могли возникнуть в нашей среде эти головотяпские упражнения по части “обобществления”, эти смехотворные попытки перепрыгнуть через самих себя, попытки, имеющие своей целью обойти классы и классовую борьбу, а на деле льющие воду на мельницу наших классовых врагов?»

Сам же и ответил. По его словам, так получилось «в результате головотяпских настроений в рядах одной части партии: “Мы все можем!”, “Нам все нипочем!”».

Кстати, Пришвин в марте 1930 года фиксировал в дневнике, что термин становится все более популярным. Его уже используют «все высшие коммунисты, когда им дают жизненные примеры их неправильной, жестокой политики»[133].

Ильф и Петров несколько расширили область словоупотребления. Дополнили термин – «головотяпство со взломом».

Это аллюзия на оборот, используемый в юридической литературе. Подразумевалась «кража со взломом».

Конечно, речь не шла о сопоставлении полемических уловок «строгого гражданина» с кражей. В юридических терминах – «тайным похищением чужого имущества».

Ответственность за такое деяние предусматривалось статьей 162 УК РСФСР. Соавторы же напоминали, что «взлом» был отягощающим вину обстоятельством, соответственно, речь шла о преступлении, которое считалось более опасным. Его именовали «квалифицированной кражей».

Ильф и Петров использовали тот же прием, что в фельетоне «Волшебная палка». Не только шутили, но и грозили инкриминировать противникам сатиры «вредительство». Совершенное умышленно, однако маскируемое ссылками на благие намерения. В общем, «головотяпство со взломом». Серьезность намерения подтвердили ссылкой на Крыленко.

Отметим, что соавторы были не первыми, кто в литературной полемике грозил оппонентам апелляцией к популярному юристу. Такого рода угрозы использовал, в частности, Маяковский[134].

Ссылка на «т. Крыленко» воспроизводилась в переизданиях «Золотого теленка» до 1938 года, когда за участие в деятельности «антисоветской организации» «прокурор республики» был осужден и расстрелян. Его оправдали семнадцать лет спустя, но редакторы уже не вернулись к исходному варианту предисловия.

Мы упоминали, что такой подход обусловлен советской эдиционной практикой, осмысленной позже в качестве традиции. Переиздания надлежало готовить, исходя из «последней прижизненной воли автора»[135].

Это, конечно, нарушало логику предисловия. С 1938 года читателям оставалось лишь гадать, почему Ильф и Петров стращают оппонента безымянным прокурором неизвестно какой республики. Опять же непонятно было, кто вынуждает классиков советской литературы решать проблему на республиканском, а не на союзном уровне.

Административные маневры

В августе 1931 года редакция журнала «30 дней» изрядно удивила читателей. Публикация романа «Золотой теленок была прервана.

Читатели не обнаружили новые главы. Вместо этого – портреты авторов романа и статья Луначарского о них: «Ильф и Петров»[136].

Объяснение вроде бы предлагал редакционный врез. Читателей уведомляли: «Статья тов. А. Луначарского является предисловием к американскому изданию книги И. Ильфа и Е. Петрова».

На самом деле, объяснения не было. Если бы статья предваряла роман или печаталась в качестве послесловия, тогда хоть что-то стало бы понятным. Но весьма странное решение – поставить ее вместо очередных глав в восьмом номере, не планируя завершить публикацию. Так обычно не делалось.