Золотой теленок

Статья в целом тоже не объясняла, почему вдруг публикация романа прервана. Да и начинал Луначарский издалека: «Наше время чрезвычайно серьезно. Оно серьезно в своей радости потому, что основание нашей радости – это сознание постепенной победы на трудных и решающих путях, по которым идет наша страна. Оно серьезно в своем труде потому, что труд этот – напряженный и целью его является не только заработок куска хлеба, а построение нового мира, разрешение задачи, важной для всего человечества. Оно серьезно в своих скорбях опять-таки потому, что скорби наши – не мелкие обывательские огорчения, а какие-нибудь “неприятности”, большие промашки, препятствия или потери на этом тяжелом и славном пути».

Но современники сразу догадались, к чему клонит нарком. Подразумевалась дискуссия о сатире: «При таких обстоятельствах, при серьезности даже нашего веселья спрашивается: возможна ли у нас смешащая, смешная литература?».

Далее Луначарский воспроизвел основные тезисы противников не только сатиры, но и юмора. Подчеркнул: «Между тем у нас выходят книги сатирические и сатирические комедии. У нас существуют также и юмористические произведения».

Согласно Луначарскому, такие публикации популярны не только в СССР. Их переводят за границей, например, в Германии. Далее он утверждал: «Это значит, что наша юмористическая литература, которая у нас самих вызывает только беглую улыбку, оказывается на самом деле для окружающего мира настолько смешной, что делается одним из центров их общественного смеха».

Затем Луначарский перешел к заявленной теме. По его словам, наиболее результативны «наши юмористы Ильф и Петров, совместно создавшие такой блещущий весельем роман, как “Двенадцать стульев”».

Терминологическая уловка Луначарского была понятна современникам. По итогам цепи рассуждений Ильф и Петров оказались уже не сатириками. Они – «юмористы». Значит, к ним и не относились инвективы противников «обобщающей» сатиры.

Далее Луначарский констатировал читательский успех «Двенадцати стульев». Как в СССР, так и за границей: «Роман этот переведен почти на все европейские языки. В некоторых случаях, например, в той же Германии, он произвел впечатление настоящего события на рынке смеха».

Отсюда следовало, что авторы «Двенадцати стульев» способствовали росту престижа советской литературы. Решили задачу государственной важности. Тезису соответствовала характеристика: «Ильф и Петров очень веселые люди. В них много молодости и силы. Им всякая пошлость жизни не импонирует, им, что называется, море по колено. Они сознают не только свою внутреннюю силу, а стало быть, свое превосходство над окружающей обывательщиной, над жизненной мелюзгой, над мелочным бытом, но они знают – эта сторона советского быта, эта мелочь, обывательщина являются только подонками нашего общества, только испачканным подолом одежд революции».

Согласно Луначарскому, намерения авторов романа не сводимы только к юмору. Ильф и Петров – истинно советские писатели, талантливые пропагандисты, сознающие, что «за пеленой этих масок, курьезных событий, страстишек, жалких пороков и т. д. имеется совершенно другая жизнь героического напряжения. Поэтому они и веселы, поэтому они позволяют себе позубоскальствовать над всякими жизненными явлениями того мизерного и карликового порядка, которых у нас, правда, сколько угодно».

Луначарский не только и не столько характеризовал Ильфа и Петрова, сколько полемизировал с их критиками, не называя, как уж повелось, имена. Зато вывод не оставлял места сомнениям: «Конечно, сама мысль “Двенадцати стульев” по существу советская».

Политическая характеристика однозначна. Авторы романа «Двенадцать стульев» не раз в статье названы юмористами: «Пусть придут другие, которые напишут сатиру на остатки старого человека, копошащегося под нами, но Ильф и Петров пишут об этом человеке юмористически. Беды в этом никакой нет. Уверенность подлинного советского человека только крепнет от этого. Но, повторяю, и иностранцу не следует упускать из виду перспективы. Было бы огромной ошибкой либо принять картины Ильфа и Петрова всерьез, как характеристику нашей жизни, или принять беззаботный смех Ильфа и Петрова за действительную готовность нашу примириться со всей этой разноцветной грязью».

Луначарский отметил, что его цель – не только характеристика первой книги Ильфа и Петрова. Характеризуется дилогия в целом: «Все это я говорю о романе “Двенадцать стульев”, но все это относится с кое-какими переменами и оговорками и к роману “Золотой теленок”».

Вторая книга дилогии, согласно Луначарскому, еще более удачна. Например, сообщалось: «“Золотой теленок” глубже, чем “Двенадцать стульев”. В этом смысле он серьезнее, но он также богат неистощимым количеством курьезных случаев (большей частью записанных в памятную книжку в процессе бродяжничества по лицу нашей страны), богат также и потоками шуток, в самой неожиданной форме высмеивающих все стороны этого мелкотравчатого существования».