Зоопарк на краю света

Вдруг преподобный разглядел: по форме камушки походили на его зверей. Тот, что побольше, выгибался дугой, как слоновий зад. Второй по величине из них был круглым, как львиная грива во всей ее красе. В каждом камушке было что-то особенное, напоминающее одно из животных. Преподобный сосчитал: всего было одиннадцать камней, причем последний камень явно обозначал его самого.

На миг ему стало не по себе. Он вспомнил, как читал в книгах, что в Африке и странах южной части Тихого океана первобытные племена именно так насылают проклятия на врагов. Впрочем, он тут же отбросил свои опасения – это ведь степь, да и Саран Оюун не станет его заколдовывать. Хотя преподобный Кэрроуэй знал девушку меньше суток, он испытывал к ней странное доверие.

Не подозревая о его мыслях, Саран Оюун сосредоточенно размещала камушки и что-то нараспев приговаривала. Вскоре все камни стали частью обо, едва уловимо изменив его облик.

Саран Оюун выпрямилась и произнесла:

– Обо – это врата, пройдешь через них – увидишь настоящую степь.

– Вы сейчас будете молиться? – спросил преподобный.

Уголки ее губ дрогнули в улыбке.

– Нет, я буду танцевать.

Не успел преподобный ничего ответить, как девушка раскинула руки и закружилась перед обо в танце.

Длинные руки, сменяя друг друга, плавно покачивались в воздухе, движения были загадочны, повороты – изящны, украшения в волосах звенели. Возможно, секрет крылся в преломлении света, но было заметно, как от нежных белых пальцев исходит во все стороны воздушная рябь. Преподобный почувствовал, что степь стала меняться, расплываться и деформироваться, будто отчаявшийся художник яростно стирал тряпицей с холста масляные краски. Все кругом смазалось, и лишь очертания обо и Саран Оюун оставались такими же ясными, как и прежде.

Посреди этой неразберихи преподобный Кэрроуэй смутно увидел, как из зазора между камнями выбралась наружу крошечная тень. Она была вылитой копией Стражника, только уменьшенного в десятки раз; сперва тень высунула голову, лениво встряхнулась, затем выскочила из обо, негромко рыкнула и припустила в глубь степи. Еще немного, и темно-коричневый силуэт бесследно растворился в пестром водовороте.

Чуть погодя и тени остальных животных одна за другой спрыгнули вниз и без оглядки бросились прямиком в вихревую воронку. Лишь две из них задержались: одна была крупной, похожей на слона; рядом с ней стояла человеческая фигура. Они несколько раз обошли вокруг обо, будто их мучили сомнения.

У преподобного Кэрроуэя точно горло сдавило – он хотел крикнуть, но не смог выдавить из себя ни звука. Саран Оюун кружилась все быстрее и быстрее, ее танец словно подгонял тени. Наконец две фигурки бок о бок удалились прочь. В следующее мгновение они задрожали в подернутом рябью воздухе, а после начали рассеиваться, таять…

В эту минуту из-за горизонта пробился последний луч закатного солнца; фигурки всколыхнулись и снова обрели четкость. Танец Саран Оюун вдруг резко оборвался, рябь исчезла, а мешанина из цветов и форм распалась. Преподобный Кэрроуэй очнулся от наваждения и обнаружил, что степь уже целиком погрузилась в темноту.

«Привиделось», – подумал миссионер. Успокоившись, он снова посмотрел перед собой. Вдали слабо мерцал огонек – охранники развели костер. Мир вернулся к привычному состоянию. Что с ним только что было, преподобный не знал: то ли сумерки так на него подействовали, то ли Саран Оюун прибегла к каким-то странным чарам.

Саран Оюун отошла от обо, щеки ее покраснели, дыхание сбилось. Она кокетливо улыбнулась преподобному и повела его обратно к лагерю. По дороге она напевала себе под нос, шагала легко и бодро, но ничего не объясняла. Преподобный не решался ни о чем ее расспрашивать.

Когда они возвратились к месту привала, все животные, кроме Счастливицы, уже сладко спали. Необычные видения, казалось, взбудоражили слониху; лишь когда преподобный погладил ее хобот, она откликнулась тихим умиротворенным зовом и продолжила жевать траву.

– Когда-нибудь вы поймете, господин миссионер. Спокойной ночи! – Саран Оюун юркнула в шатер и задернула полог.

В последующие несколько дней обоз преодолел бессчетное множество пастбищ и рек, семь раз видел солнце и семь раз – луну, а еще встретил на своем пути немало обо. Однако тени из них больше не появлялись.

Вскоре пейзаж едва заметно переменился: холмы и горы попадались теперь чаще, степь стала более пестрой. Когда преподобный на восьмое утро взобрался на коня и вгляделся в даль, туда, где занимался рассвет, он увидел на краю горизонта величественную красную гору[55]. Красным был каждый ее камень, и оттого гора напоминала взвившийся к небу костер, застывшее пламя.

Что и говорить, преподобный Кэрроуэй сразу понял: вот он, Чифэн, его земля обетованная.

Он залился слезами. Его эпохальное, сравнимое с исходом из Египта путешествие подходило к концу.