Зоопарк на краю света

Назвавшийся Шагдаром лама пел по-монгольски, поэтому преподобный не понял ни слова. И пусть голос ламы напоминал звук треснувшего гонга, сама мелодия таила в себе смутное, загадочное очарование. Прищелкивая ивовыми прутьями, он снова и снова заводил свою странную песенку, да так громко, что слышала вся улица. Оказалось, чифэнцы знают и уважают этого безумца; вскоре у загона собралась целая толпа, лица у людей сделались благочестивые, никто не шумел.

Преподобный не подозревал, что перед ним – известный на всю Восточную Монголию Полоумный Лама. Этот странствующий монах, чудной и слегка не в себе, кочевал по степям чуулганов Джу-Уд, Джирим и Шилин-Гол. Шагдар не проповедовал, не постился, не читал молитв, зато он с ходу сочинял куплеты про грязные делишки нойонов[80] и вельмож и распевал их, бродя по городам, деревням и пастбищам, – многие из этих куплетов ушли в народ и крепко ему, народу, полюбились. Нигде подолгу не задерживаясь, неуловимый Шагдар скитался, точно облачко над степным простором, – никто и не ждал, что он вдруг объявится в Чифэне и откроет людям тайну диковинных зверей.

Шагдар пел, толпа разрасталась, и немного погодя вокруг загона скопилось столько зевак, что яблоку негде было упасть. Здешние араты, верные приверженцы ламаизма, по-новому вглядывались в тех, про кого горланил Шагдар, и в самом деле видели перед собой двух священных животных. Кто-то сбегал в храм и принес оттуда изображения бодхисаттв: и правда, существа под Самантабхадрой и Манджушри очень похожи на этих зверей – смотри-ка, тот же длиннющий нос, та же пышная грива… Толпа заволновалась.

В народе ходили упорные слухи, что Шагдар – не кто иной, как архат[81], а раз так, ошибки быть не могло. Кое-кто упал перед ездовыми животными бодхисаттв на колени и начал кланяться до земли, нашлись те, кто зажег курительные свечи и забормотал молитву, многие спешили преподнести хадак, возложить его на слоновью спину. Покрытая хадаками Счастливица стала белее снега. Отдельные смельчаки потянулись к Стражнику, но тут же отпрянули от одного его взгляда. Пришлось им отбивать ему поклоны издали, вымаливая у бодхисаттвы прощение грехов.

Не только Счастливица и Стражник, но и другие животные удостоились от чифэнцев высоких почестей. Напрасно горожане шерстили буддийские книги, пытаясь отыскать в них упоминания питона, павианов и тигровой лошади; но все-таки эти звери прибыли вместе со львом и слоном, а значит, и они ниспосланы Буддой и достойны благоговения. Араты-ламаисты так истово кланялись, что в толпе не осталось скептиков. Все посерьезнели и озадаченно переглядывались.

Шагдар не отходил от ограды загона и невозмутимо принимал от аратов знаки внимания, а вот от тарака[82] и фруктов отказался. Он беззаботно пел, приплясывал, время от времени выуживал из-за пазухи потертую флягу и смачивал горло чистой водой, вел себя так, будто он не в городе, а в степи, и вокруг ни души.

Не прошло и пары дней, как песня Шагдара зазвучала в каждом переулке, каждом уголке Чифэна. Повсюду радостно шептались: Будда послал на землю двух волшебных животных, они уже здесь, в Чифэне, видно, скоро архат наставит всех нас на путь истинный. Люди вспоминали, как несколько дней назад в город въехал обоз, возвращались мыслями к той нечаянной ночной встрече с дикими зверями и торопились один за другим на Первую улицу, где падали ниц под звуки Шагдарова пения.

Те, кто знал предысторию последних событий, заявляли, что ямэнь не имеет права изгонять священных животных, ведь они – дарованное Чифэну небесное благословение. И с ними соглашались многие.

Обретя столько заступников, преподобный Кэрроуэй вздохнул с облегчением, но все-таки сердце у него было не на месте. Он не понимал, почему буддийский лама, человек совершенно иной веры, нагрянувший вдруг как снег на голову, взялся ему помогать. Вдобавок преподобного терзали мысли о том, что люди, которым он нес Благую весть, стали поклоняться его «волшебным» зверям, и все складывалось совсем не так, как он задумал.

Он уже и не знал, смеяться ему или плакать: в фанатичном задоре чифэнцы стали превозносить и самого преподобного, ведь раз животных привел он, значит, к нему благоволит небо. Кто-то подходил и кланялся, кто-то просил, чтобы преподобный возложил ладонь на его голову, были и те, кто деловито уточнял, снизойдет ли на них благодать бодхисаттв, если они примут христианство.

Преподобный Кэрроуэй пытался все объяснить, но что бы он ни говорил, толпа лишь восторженно рукоплескала, выражая такое радушие, что преподобный мучился от неловкости.

Появление Шагдара многое переменило. Преподобный мог теперь ни о чем не заботиться: на шестой день пылкие горожане сами устремились к ямэню, крича, что священных животных нужно помиловать, иначе Будда разгневается (это были те же, кто несколько дней назад требовал немедленно разобраться с дикими опасными тварями).