Зоопарк на краю света

Столь бурное народное волеизъявление загнало начальника округа в угол. Сам-то он отлично понимал, что животные вовсе не священные, а самые обычные, но многолетний опыт подсказывал ему, что спорить бесполезно. Раз люди верят, что это посланники бодхисаттв, значит, так оно и есть. Новые религиозные волнения начальнику Ду были ни к чему.

Поэтому на седьмой день окружной ямэнь известил преподобного: зверей из загона можно забрать, строительство в Песках зоопарка одобрено. Однако начальник Ду предупредил, что больше он беспорядков не потерпит, и если преподобный Кэрроуэй опять не уследит за своими подопечными, наказание будет суровым.

Получив в ямэне официальную бумагу, миссионер смог наконец вздохнуть свободно. Как бы то ни было, из этой передряги он выбрался. Вот только какой ценой, горько подумал преподобный. Ему вдруг вспомнилось испытание апостола Петра.

В ту пору, когда Мессию схватили, преследователи спросили Петра: разве ты не ученик Иисуса? И Петр, желая спастись, трижды отрекся от Господа. Неужели и он, преподобный Кэрроуэй ради собственного спасения забудет о Печати, что поставил на Счастливицу, на Стражника Всевышний, безропотно позволит увести их в чужую веру?

К изумлению преподобного, ни начальник округа, ни ямэньские служащие, ни простые горожане не видели во всей этой истории ровным счетом ничего странного. Казалось, их нисколько не удивило, что лама помог христианскому священнику, как будто ламаизм и христианство то и дело приходили друг другу на выручку. Преподобный порасспрашивал местных жителей; они плохо представляли разницу между католичеством и протестантством, зато прекрасно разбирались в ламаизме, буддизме и даосизме, притом почитали все три религии сразу, не отвергая ни одну из них. Они не сомневались, что любая вера, точь-в-точь как храм Ма-вана, способна вместить в себя целый сонм божеств; боги сосуществуют с бодхисаттвами, бодхисаттвы – со святыми, на том мир и держится.

Преподобный Кэрроуэй считал эти идеи сущей нелепицей, и все же он не мог не признать: не подоспей Полоумный Лама на подмогу, животным пришел бы конец. Он гадал, что же более пристало его сану – твердо стоять на своем или поступиться собственными убеждениями ради общего блага.

Раздираемый сомнениями, с бумагой в руке, преподобный медленно шагнул за порог ямэня. В груди стало тесно, но исповедаться было некому. Преподобный добрел машинально до загона с животными, поднял голову и встретился взглядом с Полоумным Ламой.

Шагдар – грязный, оборванный, с рубцом на голове – посмотрел на преподобного бездонными глазами и тотчас понял, что́ его гложет. Лама отбросил ивовые прутья, раскинул руки и, расплывшись в улыбке, сделал шаг навстречу. Преподобный забормотал было слова благодарности, вдруг испугался, что скажет лишнее, запнулся, осторожно подыскивая верную фразу. Не успел он собраться с мыслями, как Шагдар тепло, по монгольскому обычаю, его обнял.

Преподобный так и застыл под просторными рукавами ламы. Шагдар ласково шепнул ему на ухо:

– Небо над степью широкое, всякой птахе найдется здесь место.

Хотя Шагдар перешел на китайский, преподобный Кэрроуэй не понял до конца, что тот хотел этим сказать. Шагдар отступил назад, загадочно засмеялся, затем опустил глаза и поднес палец к губам.

Внезапно налетел мощный вихрь, в воздухе закружился песок вперемешку с мусором. У загона буддисты с курительными свечами сощурили глаза, привычно пряча лица от ветра. А он, ветер, подхватил белоснежные хадаки Счастливицы, и они взмыли к небу, точно птицы, и вскоре исчезли из виду.

– Почему вы мне помогли? – спросил преподобный.

– Меня послал сюда один мой друг – выручить его товарищей из беды. – Смысл слов Шагдара был столь же неуловим, как и сам бродячий лама.

Видя, что преподобный сбит с толку, Шагдар сел на корточки, набрал на указательный палец немного песчинок, поднял руку и принялся чертить на весу невидимые знаки. Ветер, еще не утихший, сдул желтые песчинки с кончика пальца, они заплясали, завертелись в воздушном потоке и на миг сложились в узор, похожий на человеческий силуэт – очертания девушки с длинными косами на плечах.

Так преподобный узнал, что таинственный друг Шагдара – Саран Оюун.

Значит, и в харачинской резиденции она не переставала думать о тех, кто остался в Чифэне. Наверняка до нее дошли слухи о ночном переполохе; догадавшись, что грозит преподобному, она попросила Шагдара о помощи.

Лама взмахнул широченным рукавом, и узор рассеялся, рассыпался снова обычным песком. Больше Шагдар ничего не сказал – мурлыча под нос песенку, он отворил дверь загона и вошел внутрь, к животным.

Он им понравился; павианы, вереща и прыгая в своей клетке, тянули к нему руки, хватались за края кашаи. Шагдар возложил ладони на обезьяньи головы, и павианы тут же смолкли, будто послушники в ожидании напутствия от гуру. Питон и тигровая лошадь не выказывали неприязни, наоборот, довольно жмурились, словно от дуновения ветерка. Даже Счастливица встретила гостя приветливо: слоновий хобот покоился у ламы на плече и легонько покачивался в такт Шагдарову напеву.