Зоопарк на краю света

Люди горячо поддерживали новую затею – одобрение было столь же единодушным, как и прежнее недовольство. Едва работа закипела, многие чифэнцы, те, кто жил неподалеку, стали охотно приходить на подмогу. По городу гулял удивительный слух: мол, зоопарк строят по велению Будды, помощь мастерам, подобно пожертвованию на свечи или новый порог для храма, зачтется как благое дело. Поэтому в Песках собралась целая толпа желающих трудиться бесплатно, каждый, будь то чиновник, торговец или бедняк, жаждал внести свою лепту. Проблема с нехваткой рабочих рук была разрешена.

Так общими усилиями был воздвигнут глинобитный забор, сколочен деревянный штакетник, по обеим сторонам песчаных дорожек выросли домики для животных. Преподобный провел издалека канал, тот, что он рисовал на плане, – от Инцзиньхэ до центра будущего зоопарка, где все было готово для водоема. Все, что он изобразил на бумаге, шаг за шагом претворялось в жизнь, становилось объемнее, отчетливее.

Мало-помалу о строящемся зоопарке узнали далеко за пределами Чифэна. Преодолевая длинные расстояния, в Пески съезжались араты, чтобы посмотреть на домики для Счастливицы и Стражника. Одни ставили возле строительной площадки курильницы с благовониями, другие крепили на голову таблички с сутрами, высоко поднимали сульдэ (боевые знамена Чингисхана, символ несокрушимости) и устраивали шествия по кругу. Даже занги и нюру[83] из других хошунов втайне заглядывали на стройку.

Среди праздных зрителей прохаживались ламы в красных кашаях – по всей видимости, служители Брангсера, монастыря на Третьей улице. Эти ламы отличались от Шагдара своей настороженностью. Они долго расспрашивали зевак о священных животных, но так ничего и не выяснили: люди отвечали по-разному, кто во что горазд.

Однажды в Пески наведались ленивые монахи из храма Ма-вана. За Толстяком-настоятелем шагал Ван Лувэнь, который теперь звался Хуэйюанем; они поздоровались с преподобным и стали разгуливать по площадке. Толстяк-настоятель шествовал медленно, заложив руки за спину, то и дело резко оборачиваясь в другую сторону и подергивая носом, будто принюхиваясь к аппетитному запаху. Хуэйюань уже не казался вчерашним мирянином – следуя за своим учителем, он вполне убедительно подражал его походке и жестам.

Если бы кто-то взглянул на строительную площадку с высоты, он бы заметил, что наставник с учеником хоть и выписывают круги, но к деревянной ограде не приближаются. Они напоминали осторожных степных зверей, которые опасливо, но упорно крадутся к цели, нарочно путая следы, чтобы обмануть человека.

Монахи провели на стройке полдня, после чего молча ушли. Толстяк-настоятель вконец выбился из сил, пот с него катился градом. Хуэйюань сбегал в ближайшую лавку, «Чжан-цзи», и раздобыл целую корзину копченого мяса по-чайгоуски. Так, лакомясь мясом, ма-ванские монахи вернулись в храм.

Преподобный снова и снова внушал своим разномастным помощникам, что зоопарк не религиозное сооружение, по крайней мере уж точно не буддийский храм, туда приходят, чтобы любоваться на диких животных – во имя Господа. Слушатели радостно кивали, мол, хорошо сказано, и продолжали поступать по-своему. Преподобный понимал, что они не видят особой разницы между Всевышним и Буддой.

Все это время звери по-прежнему жили в конюшне на постоялом дворе. Но обращались с ними теперь совсем иначе – с великим почтением. Не только Счастливица и Стражник удостоились священного статуса – павианов, попугая и единственную оставшуюся тигровую лошадь, Талисмана, тоже считали питомцами небожителей. Божеств называли самых разных: буддийских, даосских, шаманских, богов Цзиньданьдао, Игуаньдао[84] и всевозможных религий степи. Люди верили, что раз столько владык послали своих животных в Чифэн, значит, у них была на то веская причина.

Даже ночной переполох стал частью легенды. Многие уже забыли о пережитом страхе и охотно предавались воспоминаниям, смакуя каждую деталь. Несколько сторожей и носильщиков паланкина, которым довелось повстречаться со львом, превратились во всеобщих любимцев, их постоянно просили поделиться впечатлениями. Байки очевидцев неизменно вызывали восхищение и зависть. Наслушавшись их, чифэнцы бежали к конюшне, будто хотели, чтобы животные подтвердили чужие слова.

Преподобный Кэрроуэй вскоре заметил, что больше всего сил тратит не на работу, а на уговоры, отваживая от конюшни тех, кто падал ниц перед Счастливицей и Стражником. Однако его старания не пропадали даром: пока он разглагольствовал, прохожие нет-нет да и замедляли шаг, чтобы послушать миссионерскую проповедь.

Его рассказы были для них чем-то совершенно новым. Они поражались, недоумевали, а в их глазах светился живой интерес. Больше всего им нравились истории из Ветхого Завета – про сотворение мира, исход из Египта, а вот про рождение Иисуса Христа они слушали с почтительно-насмешливым видом. Увы, преподобный так и не увидел ни одного католика из тех, кого крестила Конгрегация Непорочного Сердца. То ли их всех убили, то ли напугали до смерти, настолько, что они боялись показаться на глаза.