Зоопарк на краю света

Преподобный в смятении открыл ворота и впустил полицейского и солдат. Те с любопытством оглядели покрытый снегом зоопарк и начали объезжать верхом постройки. Единственным домом, который они не обыскивали, было жилище самого проповедника. Полицейский видел, что преподобный только что оттуда вышел, и решил, что разбойника там быть не может.

Вооруженный до зубов отряд со стуком распахнул двери слоновьего домика, и морозный ветер ворвался в теплое помещение, взметнул вверх целую охапку сена. Счастливица в загоне предостерегающе затрубила и грозно выгнула хобот, будто пытаясь кого-то защитить. Самый зоркий из бойцов заметил, что рядом со слонихой на копне рисовой соломы лежит человек. Солдат тотчас напрягся, подал криком сигнал, и десяток с лишним ружей одновременно вскинулись и нацелились в один и тот же угол.

Ждавший в дверях преподобный метнулся вперед, громко зовя Сяоманя по имени. С копны соломы, потирая заспанные глаза, поднялся ребенок. Волосы его торчали во все стороны, к ним прилипли сухие травинки и слоновий помет – конечно, это и был Сяомань. Нигде ему не спалось так спокойно, как в загоне, и даже в холода он охотно ночевал под боком у Счастливицы.

Увидев, что это всего лишь мальчишка, солдаты вздохнули с облегчением, к которому, правда, примешивалось некоторое разочарование. Преподобный коснулся губами слоновьева уха, успокоил всполошенную Счастливицу, а затем вытащил Сяоманя из загона и отвел в дом.

Едва мальчик вошел в комнату, его взгляд устремился к Жун Саньдяню на кровати. Лицо этого душегуба, кровавые пятна на его теле нагнали на Сяоманя страху. Говорить ребенок не умел, поэтому он растерянно окликнул преподобного:

– А-аа?

Миссионер, посерьезнев, велел мальчику сесть, повесил ему на шею крестик и сказал:

– Сяомань, кивни, если понимаешь, что я сейчас говорю.

Сяомань озадаченно кивнул.

– Весь наш зоопарк и мы с тобой должны сейчас принять одно очень важное решение. Я хочу, чтобы ты выслушал меня и помог мне сделать выбор. Хотя нет, не просто помог – в сущности, ты единственный, кто имеет право выбирать.

Сяомань, который еще никогда не видел преподобного таким суровым и таким неуверенным, нерешительным, снова недоуменно кивнул.

Преподобный указал на кровать, где лежал Жун Саньдянь.

– Этот человек – убийца твоего отца, – произнес он. – Все произошло на моих глазах, и я могу подтвердить, что это не был несчастный случай, это было жестокое умышленное убийство. Будь то с точки зрения закона или с точки зрения морали, он заслуживает смерти. Но вот он пришел сюда, в зоопарк, в поисках убежища. Я хочу, чтобы ты обратился к своей совести и решил его судьбу – как нам быть: выдать его солдатам за дверью или приютить его, спасти ему жизнь?

Преподобный Кэрроуэй тщательно обдумал свои слова. Он считал, что спасти грешника важнее, чем расправиться с ним. Но главным пострадавшим здесь был не он, а Сяомань. Преподобному казалось, что у него нет права голоса, что он не должен ханжески навязывать свое мнение – только Сяомань мог рассудить, достоен ли убийца пощады.

После речи миссионера Сяомань не проронил ни звука; он то бросал взгляд на негодяя, который погубил его отца, то снова поднимал глаза на проповедника. В конце концов, он был еще совсем мал, возможно он даже не понял, что́ преподобный имел в виду, или же понял, но не осознавал толком, что от него требуется.

Преподобный Кэрроуэй хотел объяснить еще раз, но вдруг застыдился. Неужто он настолько малодушен? И потому нашел себе красивую отговорку, чтобы переложить ответственность за тяжкий выбор на неразумное дитя? Пока преподобный раздумывал, не покончить ли с этой глупой затеей, Сяомань неожиданно встрепенулся.

Мальчик уставился на лежащего на кровати раненого новым, ясным взглядом. Чуть погодя он вытянул руку и, тыча в Жун Саньдяня пальцем, едва разборчиво завопил:

– А-а-а! Шагдар, Шагдар!

Преподобный невольно вздрогнул, на его лице отразилось замешательство. Он никогда не рассказывал Сяоманю о Шагдаре, откуда ребенок про него узнал? И при чем тут Жун Саньдянь? Между разбойником и ламой не было даже отдаленного сходства, небо и земля.

Ничего не объясняя, Сяомань вновь и вновь выкрикивал имя Шагдара. Повторив его раз десять, он запрокинул голову, выпятил губы и заржал по-лошадиному.

Преподобный часто слышал этот звук – он отличался от ржания монгольских или донских коней и скорее напоминал рев осла, хотя был не настолько пронзителен. Это было ржание тигровой лошади. Сяомань отлично изучил всех зверей в зоопарке и умел в точности имитировать их голоса – получалось даже лучше, чем у попугая, когда он подражал человеческой речи. Как правило, мальчик общался с животными на их языке.

Но почему Сяомань заржал, глядя на Жун Саньдяня? Преподобный обескураженно скрестил руки на груди. Этот знак он разгадать не мог.

Диковинный зов отдавался эхом, Жун Саньдянь, чуть живой, лежал без чувств на кровати. Внезапно в памяти преподобного прозвучал неясный голос: «Когда степь семь раз покроется снегом, я верну в твой зоопарк заблудшего жеребца».