Зоопарк на краю света

Монахи храма Ма-вана не вызывали у чифэнцев особого благоговения. Люди увидели их у ворот и поспешили навстречу, чтобы разузнать, о чем учитель и ученик беседовали со сторожем и кем был сторож до того, как его превратили в человека. Толстяк-настоятель усмехнулся.

– Ему на роду написано быть моим учеником, а он не идет в храм, – заявил Толстяк, жуя кусочек свиной рульки. – Ему незачем страдать, но он сам наказывает себя за грехи! Ну посмотрим, посмотрим!

Договорив, настоятель как ни в чем не бывало двинулся дальше, пока толпа зевак гадала, что все это значило.

Через десять дней Толстяк-настоятель и Хуэйюань пришли снова и на этот раз принесли с собой два бурдюка с кумысом, два с половиной килограмма копченого мяса по-чайгоуски из «Чжан-цзи» и тростниковую циновку. Хуэйюань объявил, что они до сих пор не поздравили преподобного с открытием зоопарка, но теперь готовы наверстать упущенное. Преподобный понимал, что на самом деле они хотят переманить к себе сторожа, но вслух ничего не сказал. Он был у них в долгу.

Монахи выбрали место для пикника – рядом с террариумом, под софорой – и пригласили сторожа, миссионера и Сяоманя присоединиться к ним. Хуэйюань расстелил на земле циновку, придавил уголки камнями и разложил угощение. Толстяк-настоятель схватил бурдюк и завел старую песню – принялся упрашивать сторожа заглянуть в храм Ма-вана, но тот был непреклонен.

Преподобному Кэрроуэю стало немного совестно. Когда-то Толстяк-настоятель звал в храм самого миссионера, потом хотел принять Сяоманя в послушники, но ни то ни другое не увенчалось успехом. А теперь ему отказали в третий раз.

Однако настоятель не рассердился. Он запрокинул голову, шумно хлебнул из бурдюка, оглянулся по сторонам и засмеялся:

– Ты смотри-ка, кто примчался на кумыс!

Преподобный вскоре увидел, что к ним во весь опор скачет издалека белый конь. Управляла им не кто иная, как Саран Оюун.

На сей раз шаманка приехала из-за тигровой лошади. Пять дней тому назад девушка убедила харачинского князя побывать в «Ноевом зоопарке». Князь пришел в полный восторг, особенно от Талисмана, и на всякий случай поинтересовался у священника, не желает ли он продать лошадь. Преподобный оказался в затруднительном положении. Саран Оюун нашла компромисс: Талисман получил новое имя – Баатар[97], «доблестный воин» – и формально сделался собственностью князя, но при этом остался на попечении миссионера. Обе стороны были довольны.

Девушка вернулась в зоопарк, чтобы по всем правилам оформить смену имени, и неожиданно для себя попала на диковинный пикник.

Саран Оюун спешилась и без церемоний уселась на циновку. Гостья отобрала у настоятеля полупустой бурдюк, глотнула кумыса, и ее щеки вдруг раскраснелись. Захмелев, девушка из рода белой шаманки необычайно оживилась, вскочила, пустилась по циновке в пляс, распевая во весь голос, и к ее песне присоединились вдалеке жаворонки и сороки.

В этом танце не было никакого потаенного смысла – он лишь выражал ее радость. На ней был ярко-синий, шитый понизу золотом халат; девушка стремительно кружилась, халат сверкал небесной синевой, золотые нити, будто палящее солнце, играли бессчетными лучами, пронзавшими небосвод, и у зрителей захватывало дух и рябило в глазах.

Спонтанный танец Саран Оюун разом оживил пикник. Миссионер и перебравшие монахи хлопали в ладоши, отбивая такт, и качались из стороны в сторону. Сяомань округлил глаза и все пытался ухватиться за шелковые полы халата. Пляшущая шаманка казалась ему такой же яркой, как павлин в «Саду десяти тысяч зверей».

Легонько подул прохладный ветер, и стало слышно, как вдалеке рычит Стражник и кричат павианы, словно им тоже хочется присоединиться к пирушке. Один лишь сторож сидел с опущенной головой, надвинув на лицо фетровую шляпу, молча брал руками куски мяса, клал в рот и неторопливо жевал, не участвуя во всеобщем веселье.

Наконец Саран Оюун дотанцевала и остановилась на месте. Она слегка задыхалась, на кончике носа блестели капельки пота; девушка с размаху села на циновку рядом с преподобным и прислонилась к его плечу, переводя дыхание.

Миссионеру было неудобно отодвинуться, поэтому он лишь спросил, не знает ли она, где сейчас Шагдар. Саран Оюун глянула на сторожа, объедающего мясо с кости, и кокетливо улыбнулась:

– Это неважно: где был он ни был, весенний ветер все равно разнесет его песню по степи. К тому же… разве его посланец не здесь?

Толстяк-настоятель налегал на снедь так, что за ушами трещало, но стоило ему услышать слова Саран Оюун, как он крякнул, утер рукавом масло с губ и воскликнул:

– Вот оно что, вот оно что, оказывается!

Лицо Хуэйюаня вмиг посуровело, как будто монах почуял неладное. Впрочем, Толстяк-настоятель ничего больше не сказал, только опустил голову и продолжил уплетать копчености.

Сторож даже не шелохнулся. Однако Саран Оюун заметила, что он сжал украдкой разделочный нож и готов в любую минуту перейти к нападению. Шаманка ласково улыбнулась.

– Шагдар просил кое-что тебе передать. Он сказал, что тебе понравится.