Зоопарк на краю света

После пикника трудяги «Ноева зоопарка» проводили монахов и Саран Оюун до ворот, где с ними и раскланялись. Развеселая троица прошествовала мимо почтальона и с песнями удалилась прочь.

Почтальон вручил преподобному бледно-желтый конверт. Обратный адрес не оставлял сомнений: руководство прислало очередную весть. Преподобный насилу улыбнулся, тут же, под аркой, вскрыл конверт и внимательно прочел письмо. Справа и слева от него стояли Сяомань со сторожем, один из которых не мог говорить, а другой не хотел; оба заметили, что у преподобного дрожат руки. В просвет между горными пиками заглянуло вечернее солнце, и борода проповедника, предмет его гордости, окрасилась в цвета заката.

Не скупясь на резкие формулировки, руководство требовало, чтобы преподобный Кэрроуэй до наступления лета избавился от зоопарка и вернулся на праведный путь служения. В противном случае церковь лишит его права распространять в здешних краях вероучение, обнародует объяснительную, которую он оставил епископу, и исключит его из миссионерского общества.

Угрозы изменились. Теперь это был ультиматум, четкий, твердый, недвусмысленный.

Конгрегация не могла отлучить преподобного от церкви, но то наказание, о котором говорилось в письме, было не намного мягче.

Без разрешения на миссионерство преподобный терял возможность законно держать зоопарк, и окружной ямэнь мог в любое время его закрыть. Оглашение объяснительной ставило под удар репутацию преподобного. Больше его с миссией ничего не связывало – значит, рассчитывать ни на помощь, ни на благословение уже не приходилось. Он оставался совсем один, и в будущем его, бесприютного и неприкаянного, оторванного от родной церкви, ждали лишь одинокие скитания по захолустьям.

Ничего более скверного миссионер и представить себе не мог, такой конец был для него страшнее смерти.

Преподобный дочитал письмо, свернул его, вложил в конверт и коротко выдохнул. Затем он поднял голову и увидел, как на звезде, той, что украшала арку, тихо гаснут последние солнечные лучи и она тускнеет и теряет очертания, готовясь раствориться в сумерках.

Сжимая письмо, растерянный священник неровным, неуверенным шагом побрел обратно. Сяомань уже убежал в слоновий домик и улегся спать. Сторож, однако, не сразу ушел в террариум; он проводил миссионера холодным взглядом, словно бы о чем-то размышляя. Он всегда остро чуял негативные эмоции, и сейчас ими подозрительно разило от преподобного.

Вместо того чтобы вернуться домой, преподобный заперся в часовне, опустился на колени перед крестом и стал истово молиться, выговариваясь Богу – и себе самому. Он знал, что никто за него выбор не сделает, как это было зимой, когда он сомневался, пощадить ли Жун Саньдяня. Он один мог принять это решение.

Преподобный Кэрроуэй был вынужден признать: если мерить обычной меркой, получалось, что его миссия потерпела неудачу. Но он понимал, что в сердцах чифэнцев зоопарк занял важное место. Это степное чудо прочно поселилось в людских мыслях, да так, что всему городу начали сниться сны.

Горожане не раз признавались, что как только их одолевает усталость, тревога или печаль, они спешат в зоопарк, чтобы немного побыть среди животных, ни одно из которых нельзя встретить в степи – их диковинный облик создавал атмосферу экзотики, напоминая посетителю: ты очутился в новом мире, то, что предстанет твоим глазам, не имеет ничего общего с миром внешним, привычным, здесь ты можешь сбросить маску, раскрыть сердце или же в любую минуту пробудиться – ну чем тебе не сновидение?..

Для богачей и бедняков, аристократов и простолюдинов, монголов и китайцев, хуэйцев[98] и маньчжуров – словом, для всех чифэнцев зоопарк был восхитительным прибежищем, укрытием, Чистой Землей[99], где можно ненадолго спрятаться от мирской суеты. Непорочная обитель, выросшая в Песках благодаря невинному любопытству, была подобна небу после дождя: дождь стихает, и над степью разливается беспримесная лазурь.

«Зачем ты здесь? Ради чего построил в степи зоопарк?»

В небесном куполе и в голове преподобного зазвучал ясный раскатистый голос. Миссионер знал его: этот голос пытал его с тех пор, как он решил отправиться за Великую стену. В пекинской церкви на Дэншикоу, в чэндэской реке Улехэ, у расщелины на Сайханьба, рядом с Песками у подножия Хуншань, в песне Шагдара, в танце Саран Оюун, в звериных криках Сяоманя – всюду слышался один и тот же вопрос, и преподобный Кэрроуэй неустанно искал на него ответ. Что им двигало – вера? Любопытство? Желание сотворить чудесный образ и запечатлеть его в древнем сне?

В голове проносились самые разные мысли. Душевное волнение молящегося, казалось, передалось тусклой лампаде, ее огонек беспокойно заплясал.