Зоопарк на краю света

Рука с ножом слегка дернулась. Саран Оюун обмакнула палец в кумыс и затем коснулась лба сторожа, оставила на нем крошечное кумысовое пятнышко. Белые шаманы проводили этот обряд, чтобы удержать душу умершего, а еще чтобы наложить проклятие: скованная колдовством, душа больше не могла свободно перерождаться и навсегда оставалась в этом мире.

Саран Оюун протянула сторожу руку и шепнула:

– Хочешь увидеть настоящую степь?

Сяоманя от ее слов бросило в дрожь, он уже знал, что такое «там» – ад, помнил холодный, мрачный дух смерти, от которого волосы встают дыбом. Ему вовсе не хотелось спускаться вместе с душами в бездну.

Предложение последней белой шаманки было отвергнуто.

– Нет уж, – холодно ответил сторож, – я и так оттуда вернулся.

Он жадно заглотил свою порцию угощения, встал, взвалил на плечо лопату и вернулся к работе. Саран Оюун с любопытством повернулась к преподобному:

– Раз на нем крест, значит, вы его уже крестили?

– Ему еще многое предстоит сказать Господу, – туманно ответил преподобный Кэрроуэй.

– Я думала, они общаются через вас.

– Чтобы говорить с Богом, не нужен посредник. Я молюсь вместе с ним, но не беру на себя больше, чем следует.

Саран Оюун пришла в голову некая мысль.

– Получается, вы еще никого не крестили? – пытливо спросила она.

Преподобный Кэрроуэй поднял голову и горько улыбнулся. Девушка затронула больную тему.

– Вам ведь нужны прихожане? – уточнила шаманка.

Преподобный понимал, на что она намекает. Он медленно, но твердо покачал головой. Нет, в этом деле не было места притворству, он не хотел пятнать свою веру.

– А ведь я давно приглашал вас к нам, – пробормотал Толстяк-настоятель.

Преподобный кашлянул, и монах, опустив глаза, снова принялся за еду.

Миссионер не стал рассказывать друзьям, что все гораздо сложнее, чем они себе представляют.

В Америке преподобный Кэрроуэй придерживался не вполне традиционной точки зрения: он охотно прибегал к самым разным способам, чтобы привлечь людей в церковь, пробудить в них интерес к религии, но не ставил себе целью как можно скорее провести с каждым обряды крещения и причастия. Он считал, что вера должна формироваться постепенно, капля за каплей, священнику не стоит уподобляться коммивояжеру, который ходит по домам и думает лишь о том, как бы продать побольше газонокосилок. Добиться того, чтобы толпа заблудших людей впервые задумалась о Боге, было для него важнее, чем взрастить одного праведного христианина.

В Китае многие миссионеры не гнушались ни обманом, ни принуждением, чтобы набрать себе прихожан, и не видели в этом ничего постыдного. Преподобный Кэрроуэй решительно отвергал и презирал подобную неразборчивость. Именно поэтому он не торопил гостей чифэнского «Ноева зоопарка», тех, кто слушал в часовне его проповеди, принять христианство – вместо этого он вновь и вновь рассказывал им о божественном сотворении мира, о Ное, Моисее и Аврааме, о чудесах Мессии и деяниях апостолов. Он был красноречив, хорошо владел китайским языком, и его выступления пользовались успехом. Посетители засыпали его всевозможными вопросами, и он терпеливо отвечал на каждый из них. Он был убежден, что раз у людей возникают сомнения, значит, они уже начали задумываться над его словами, а это – первый шаг на пути к вере.

Но тут крылась одна загвоздка.

По ту сторону океана священники-конгрегационалисты устанавливали в церквях свои порядки, не подчиняясь указам какой-либо вышестоящей инстанции. В Берлингтоне преподобный Кэрроуэй был вольной птицей. Однако в Китае проповедники не могли похвастать такой свободой. Конгрегациональная церковная миссия держала их в узде – что можно было понять: в конце концов, эти люди служили в совершенно иной стране, – и придавала огромное значение числу новообращенных. В зависимости от того, каким было это число, миссионер удостаивался похвалы, совета или выговора.

Когда-то преподобный Кэрроуэй настаивал на том, что ему непременно нужно взять в Чифэн животных, потому что они помогут ему возвещать Благую весть. Лишь благодаря этому доводу церковь неохотно одобрила затею с зоопарком. Но вот зоопарк открылся, и руководство миссии с изумлением и злостью обнаружило: когда перед их почтенным братом встал выбор – храм или зоопарк – он вздумал сперва построить зоопарк, а до возведения храма дело так и не дошло. Все у него было шиворот-навыворот, и начальство рвало и метало, не понимая, что писать в годовом отчете. Миссионер попросту выставил их на посмешище.

А главное, преподобный Кэрроуэй так и не крестил ни единого верующего (правда, сам он полагал, что Счастливица вполне могла считаться христианкой – как-никак, она приняла крещение в водах Улехэ; но слоних не вносят в отчеты), следовательно, оправдать свой поступок ему было нечем.

Преподобный Кэрроуэй слал руководству письма, каждое на десять с лишним страниц, где, ссылаясь на теологию, философию и китайские реалии, подробно объяснял свои действия. Он надеялся на понимание, однако тон ответных писем становился все суровее. Потому-то миссионер и не сдержал горькой усмешки, когда Саран Оюун заговорила о прихожанах.