Зорге. Под знаком сакуры

— Что, какие-нибудь неприятности?

— Неприятностей нет, но неприятные предчувствия есть.

Гиллен порывисто встал, с грохотом отодвинул от себя кресло.

— Кофе с коньяком — это святое. Пошли, Бранко.

Можно было подняться в буфет, который имелся в здании агентства — здесь постарались сделать все на европейский манер, и получилось это у создателей неплохо, но Гиллен решительно повернул к выходу.

Погода продолжала стоять жаркая. На улице было полно людей и пахнущих бензином, бестолково тарахтящих машин. Что самое интересное — в последнее время машин сделалось больше, причем в основном окрашенных в защитный цвет — военных. Эти машины, грузовые и легковые, можно было обнаружить на каждом токийском перекрестке. Что они делают в городе? Или, может быть, в Японии произошел негласный военный переворот? Дышать на улице было нечем.

Робер прошел метров сто по тротуару, запруженному озабоченным народом и свернул направо, в затененный тихий проулок. Тут располагалась французская кофейня, где посетителей кормили парижскими блинчиками с топленым маслом и курицей и поили вкусным кофе.

По желанию в чашку можно было плеснуть двадцать граммов качественного коньяка. Робер был частым гостем в кофейне, его хорошо знали — к вошедшим едва ли не бегом кинулся толстый японец в массивных роговых очках, вполне сносно говоривший по-французски.

— Ну, рассказывай, чего произошло? — спросил Гиллен, едва они уселись за плетеный бамбуковый столик.

— Ничего особенного не произошло, — качнул головой Бранко, — просто я хотел узнать у тебя, откуда у нас взялась Мария?

— Мария, Мария. — Гиллен потер пальцами переносицу, глаза у него от перегрузок были красными. — Мария… Она приехала в Токио с рекомендательным письмом от заместителя генерального директора агентства «Гавас».

— Раньше ты ее нигде не встречал?

— Нет. А что?

— Красивая женщина.

— Только это ты мне хотел сказать?

— Не только.

Гиллен отпил немного кофе из чашки, посмаковал его во рту, — на лице появилось блаженное выражение, — потом сделал глоток коньяка, почмокал языком:

— Хорошо! Совсем как в Париже.

— С той только разницей, что мы не в Париже.

Снова почмокал языком Гиллен, сощурился выжидательно, поскреб пальцами щеку:

— Я так понимаю, что вопрос насчет Марии ты задал неспроста…

— В общем, да.

— Что-нибудь случилось?

— Пока ничего, — проговорил Бранко негромко, ощутил внутри нехороший холодок, оглянулся: недалеко от них, за пределами кофейни, около цветочных кустов стояли два японца с бесстрастными лицами и в упор, жестко, будто нацелились стволами пистолетов, смотрели на Вукелича с Гилленом.

— Пока, значит, — протянул задумчивым тоном Робер, двух топтунов из «кемпетай» он не видел — сидел к ним боком, — слова «пока ничего» предполагают продолжение сюжета, Бранко. Ладно, я свяжусь с Парижем, узнаю, что за цаца эта Мария.

— Она может оказаться не цацей, Робер, а очень приличным человеком. Просто нам надо знать людей, которые с нами работают.

— Верно. — Гиллен допил кофе, последнюю капельку языком понижал к нёбу, задержал, чтобы запомнить вкус напитка, вздохнул: — Божественная штука — кофе. Ладно, друг мой, потопали в контору крутить яйца нашим баранам. — Он поморщился. — Еще эта война, будь она проклята…

— Да, — печально кивнул Вукелич. Холод, возникший у него в груди, не исчезал.

Едва они поднялись из-за столика, как двое наблюдателей исчезли, будто их и не было — плоть растворилась в воздухе, не иначе…

Зорге понимал, что ходит под колпаком, подвергает опасности и себя, и Исии, и многих других, кто связан с ним, глушил ощущение опасности, возникавшее в нем все чаще и чаще, работой — не вылезал из-за машинки, вдребезги разбивая каретку своими крепкими пальцами, писал статьи одну за другой — в его материалах нуждалась не только «Франкфуртер цайтунг», но и многие другие немецкие газеты.

К сожалению, не было ответа на главный вопрос, который стоял сейчас перед ним: понять до конца, встрянет Япония в эту войну или нет?

Гитлер продолжал давить на Токио, Москва требовала ответа: перейдет Квантунская армия советскую границу или нет? Это был для России вопрос жизни или смерти, полуответов на него не существовало. Когда Рихард встречался с Оттом, тот, грозно выпячивая подбородок, ругался:

— Эти узкоглазые кошатники совсем лишились совести: ждут, когда мы размолотим Советы, и тогда они соизволят присоединиться к нашей победе. Тьфу! — Рыча, хватался за бутылку коньяка, рывком выдергивал из нее пробку — в последнее время посол стал сильно пить.

— Известная тактика: таскать из огня каштаны чужими руками, — поддакивал Отту Зорге.

— Тут не просто жареными каштанами пахнет, — рычал посол, — тут пахнет переделом мира. И так я пробовал убедить любителей дохлой собачатины, и этак — уперлись пятаками в землю, не сдвинуть.

У Рихарда от таких речей на сердце становилось легче — выходит, ничего у немцев с переговорами не получается. Тьфу-тьфу-тьфу! Он вздыхал:

— Стоит нашим чуть поднажать, подойти ближе к Москве, как наши братья в кавычках тут же поспешат ввязаться в драку.

— Ты так считаешь?