Зорге. Под знаком сакуры

За Аоямой стоял еще один человек, чье лицо также было знакомо — начальник отдела Сайто, улыбчивый юркий японец с настороженным взглядом. Зорге пожал руки непрошеным гостям, проговорил спокойно:

— Проходите в дом.

— С добрым утром, — произнес Сайто запоздало, Зорге посторонился, освобождая ему место для прохода.

В это время из дождя материализовался еще один полицейский, сотрудник местного отделения, который вел наружное наблюдение за домом Рихарда и продрог до костей; по-лягушачьи прыгая по каменной дорожке, он подскакал к Рихарду и ухватил его за плечо мокрой рукой:

— Держите его! Хватайте скорее! — просипел он, стуча зубами от холода, встряхнулся, будто ворона, сбрасывая с себя морось, клацнул челюстями; Зорге попробовал отстраниться от него, но не тут-то было — полицейский оказался человеком цепким.

Во дворе тем временем появился прокурор Иосикава и, недобро бледнея круглым, каким-то металлическим лицом — ну будто его физиономия была отлита из свинца, — произнес на плохом немецком языке:

— Вы арестованы!

В ответ не прозвучало ни слова — Зорге молчал. В дом протиснулся Аояма, движения его сделались суетливыми, учащенными.

— А где пальто? Где его пальто? — голос у Аоямы был таким же, как и движения, чересчур торопливым, слова слиплись в комок.

Зорге продолжал молчать. Аояма понял, что арестованный ничего не скажет, заглянул в небольшой гардероб, стоявший в прихожей, там пальто Зорге не обнаружил, тогда он почти на крыльях перелетел на кухню, не нашел пальто и там, и завсплескивал руками, будто птица, затем, приложив ко лбу палец — вспомнил что-то, — бегом понесся наверх. Пальто Рихарда он нашел в кабинете, оно лежало в кресле.

Аояма проворно подхватил пальто, накинул его Рихарду на плечи, и Зорге повели в полицейский участок.

Внутри у Рихарда все онемело, он почти ничего не чувствовал, даже не осознавал, что с ним происходит, временами ему вообще казалось, что он пребывает во сне. Но это был не сон.

По-прежнему шел дождь, сшибал с деревьев красные и желтые листья, вызывал нытье на зубах, пористая земля промокла насквозь и уже не принимала воду, все поры были забиты, — под ногами хлюпала, чавкала, тонкими холодными струями летела в разные стороны жидкая грязь, темное рыжеватое небо прогнулось недоброй дугой, стылая влага сочилась из него, не переставая, кусты также насквозь пропитались водой.

Когда Рихарда привели в полицейский участок, прокурор Иосикава уже находился там — поспешил опередить всех, занял кабинет начальника участка.

Начался допрос — первый из многих десятков, сотен допросов, которые были учинены Рихарду Зорге.

Самую последнюю радиограмму, дополнительную, сообщающую о том, что группа ложится на дно, Макс Клаузен отправить не сумел, хотя и зашифровал ее, и в нужное время вышел в эфир, но сеанс связи с «Мюнхеном» прервался — в передатчике погасли лампы, сразу все.

Когда гаснут сразу все лампы, значит, дело не в них, а в бракованном либо износившемся источнике питания, в батарее, — и вот как бывает: запасной батареи у Макса не оказалось.

Достать ее где-либо, купить в ночном Токио было делом безнадежным и Клаузен махнул рукой: нечего суетиться! Будет день — будет пища, утром он достанет новые батареи и отправит в Центр последнюю шифровку, которую не смог отправить сейчас, — пос-лед-ню-ю…

Он едва ли не физически, зримо ощущал край безумной гонки последних месяцев, это был как край земли, за которым начинается свобода, воля, возможность отдохнуть, съездить в горы, побродить по снегу, слетать на самолете в Сингапур, погреться на сахарном берегу Индийского океана, — и очень ждал, когда же он переступит эту невидимую, но такую жесткую грань.

Анна прихварывала — в магазине попала под сквозняк и простудилась, Клаузен с грустным видом посидел у ее кровати и завалился спать.

В сон он провалился мгновенно. И кажется, поспал совсем немного, когда в крепкое непрозрачное забытье это ножом врезался гулкий грубый стук — барабанили в дверь. Клаузен проснулся, открыл глаза. Было темно. И холодно — на ночь Макс приоткрыл окно, в дожде оно распахнулось, и в спальню вполз сырой холод. Возможно, и спал он так крепко потому, что в доме было холодно.

Интересно, стук, который он слышал во сне, звучал на самом деле или это ему только почудилось?

Нет, не почудилось. Стук раздался вновь, и Макс ощутил, как по спине, вдоль хребта, побежала противная, крапивно острекающая струйка. Он рывком сбросил с себя плед, сунул ноги в тапочки.

Спал Макс в носках из тонкой козьей шерсти, считавшейся целебной, — на фронте он не только отравился ипритом, но и застудил себе ноги… Прошлепал в прихожую.

— Кто тут? — спросил Макс мгновенно охрипшим голосом.

В ответ услышал негромкое, вежливое:

— Откройте, пожалуйста, это полиция.

По хребту у Макса заскользила еще одна крапивная струйка, причинила неудобство. Не открывать было нельзя, бежать — глупо. Делать было нечего. Макс, едва не застонав, немеющими пальцами повернул ключ в замке, открывая дверь; звук у замка, зажавшего бородку ключа, был каким-то бабьим, визгливым, у Клаузена по обнаженной шее побежали мурашки.