Зов Ктулху

Вокруг церкви простиралась пустошь, на ней было кладбище, залитое бледными лунными лучами, и неухоженная, кое-как мощенная площадь, с которой ветер сдул почти весь снег. По обеим ее сторонам стояли допотопные дома с остроконечными крышами и нависающими фронтонами. Блуждающие огоньки плясали над могилами, роняя блики на жуткий пейзаж и странным образом не отбрасывая теней. За кладбищем домов не было. Взглянув с вершины холма, я увидел отражения звезд в гавани, но не сам город, скрытый во мраке. Лишь иногда фонарик, жутковато подпрыгивая, спешил извивами улиц, чтобы влиться в толпу, тихо вплывавшую в церковь. Я ждал, пока все горожане, даже отставшие, не проскользнули в темный проем. Старик тянул меня за рукав, но мне хотелось оказаться последним. Наконец я вошел внутрь – за зловещим провожатым и древней пряхой. Шагнув за порог в кишевший горожанами, полный неведомой тьмы храм, я обернулся и взглянул на мир, оставшийся позади. Блуждающие огни струили болезненное, зеленоватое сияние на мостовую, и меня охватила дрожь. Ветер смел с пустоши почти весь снег, но несколько белых пятен еще лежало на дорожке у двери, и, украдкой взглянув на них, я не поверил своим глазам, не обнаружив ни следа своих или чужих ног.

Церковь едва освещали принесенные фонари, ведь большая часть толпы уже исчезла. Горожане плыли между рядами белых скамеек с высокими спинками ко входу в склепы, мерзко зиявшему прямо перед кафедрой, а затем бесшумно скользили вниз. Как оглушенный, я последовал по истертым ступеням в сырую, душную крипту. Хвост ночного шествия зловеще извивался – на моих глазах, горожане вползли в великолепный склеп; и мне стало еще страшнее, ибо я заметил отверстие в плитах пола, в котором они исчезали. Еще секунда, и мы спускались по жуткой лестнице, сложенной из грубо отесанных булыжников, узкой, витой, сырой и зловонной, уводившей в самые недра холма, а с темных каменных стен сочилась влага и сыпался известковый раствор. Безмолвное, потрясающее душу нисхождение продолжалось, и через несколько ужасных минут я заметил, что ступени изменились – теперь они были вырублены в скале. Меня тревожило, что я не слышал ни шагов сотен горожан, ни их возможного эха. Мы спускались целую вечность, и мне на глаза стали попадаться боковые ходы или червоточины, ведущие из неведомых темных нор в эту служившую ночному таинству шахту. Вскоре они были повсюду – нечестивые катакомбы, хранившие безымянное безумие, и выдыхаемая ими ядовитая, гнилостная вонь сделалась нестерпимой.

Я понял, что мы, вероятно, спустились к сердцу горы и оказались под Кингспортом, и содрогнулся при мысли о том, насколько стар и источен подземным злом этот город.

Затем я увидел страшное, бледное мерцание, услышал мягкий, зловещий плеск кромешных вод и вновь содрогнулся при мысли о том, что принесла мне ночь. С горечью я пожелал, чтобы предки не звали меня на это изначальное таинство. Ступени стали шире, и послышался другой звук – тонкая, жалобная, насмешливая трель флейты. Внезапно мне открылась безграничная преисподняя – огромный, поросший грибницей берег, освещенный поднимавшимся из недр столпом зловещего зеленого пламени. Волны широкой маслянистой реки омывали его, струясь из неведомых бездн в чернейшие хляби древнего океана.

Борясь с дурнотой и хватая ртом воздух, я взирал на нечестивый Эреб гигантских поганок, лепрозный огонь и мутные воды и увидел, что фигуры в плащах обступили полукругом столп пламени. Предо мной разворачивалось таинство старше рода людского, что пребудет, когда человечество канет во мрак, изначальный ритуал солнцестояния – обещание весны за метелями, праздник огня и бессмертной листвы, света и музыки. В стигийском гроте я смотрел, как горожане исполняют его, почитая столп жуткого пламени и бросая в воды пригоршни липких лишайников, поблескивавших зеленью в хлорозном сиянии. Я видел все это и заметил бесформенную тварь, сидевшую на корточках вдали от света, выдувая из флейты пронзительные ноты. Несмотря на музыку, мой слух уловил зловещий приглушенный шелест в отравленной, кромешной тьме у нее за спиной. Но сильнее всего страшил меня огненный столп, подобно лаве поднимавшийся из непостижимых глубин, не отбрасывавший тени, как должно настоящему пламени, и расцветивший ржавые своды ядовитыми медно-зелеными отсветами. Его бурлящие языки не давали тепла, но казались липкими, как длани трупа.

Старик, что привел меня на торжество, подполз к ужасному огню и теперь творил отрывистые церемониальные жесты. Горожане пали ниц, стоило ему вскинуть над головой омерзительный Necronomicon, который он принес с собой. Я тоже простерся пред пламенем, ибо был призван на праздник писаниями предков. Затем старик подал знак сокрытому среди теней музыканту, и жалобная мелодия стала громче и сменила тональность, ввергнув меня в глубины немыслимого, нежданного ужаса. Трепеща, я приник к поросшей лишайником земле, окаменев от страха, рожденного не в этом и не в ином мире, но в безумных пространствах меж звезд.