Зов Ктулху

Из невообразимой тьмы за гнилостным сиянием холодного пламени, с полей Тартара, мимо которых маслянистая река катила свои зловещие воды, безмолвно и внезапно, ритмично хлопая крыльями, слетела стая ручных, дрессированных гибридов. Ничей взор не смог бы постичь их облик, ничей разум – осознать его и не повредиться. Они не были ни воронами, ни кротами, ни стервятниками, ни муравьями, ни нетопырями, ни гнилыми трупами, но соединили в себе всю эту мерзость, и я не могу и не должен их вспоминать. Прихрамывая и подпрыгивая, твари приближались на перепончатых лапах и кожистых крыльях. Они достигли праздничной толпы, и фигуры в рясах принялись хватать и седлать их. Один за другим горожане улетали по течению полуночной реки, исчезая в ужасающих норах и ходах, где ядовитые ручьи бежали к страшным, невиданным водопадам.

Древняя пряха скрылась вместе с шабашем, а старик медлил – лишь оттого, что я отказался, когда он жестом велел мне выбрать зверя и тоже отправиться в полет. Кое-как поднявшись на ноги, я заметил, что бесформенный флейтист исчез, но две твари терпеливо стоят неподалеку. Я попятился, и старик достал палочку для письма и табличку. Он вывел, что является истинным посланником моих предков, проводивших ритуал Юлтайда в этом древнем месте, и что мне велели сюда вернуться, а самые важные таинства еще впереди. Его почерк был старомодным, и, так как я все еще колебался, старик вынул из складок своего свободного одеяния перстень с печаткой и часы; на обоих предметах красовался герб моей семьи, подтверждавший его слова. Впрочем, это было ужасное доказательство, ибо в пожелтевших от времени письмах я прочел, что часы похоронили вместе с моим прапрапрапрадедом в 1698 году.

Старик снял капюшон, чтобы указать на наше сходство, но я только содрогнулся, уверенный, что предо мной не лицо, а дьявольская восковая маска. Хлопавшие крыльями звери теперь беспокойно когтили лишайник, и мне стало ясно, что мой спутник тоже теряет терпение. Одна из тварей попятилась, и он резко развернулся, чтобы ее остановить. От внезапного движения восковая маска перекосилась, открыв его «голову». А затем я бросился в подземную реку, струившуюся к морским гротам, ведь кошмар отрезал меня от каменной лестницы, по которой мы спустились. Я нырнул в гнилостный сок преисподнего ужаса, дабы безумными криками не привлечь скрытые в чумных безднах могильные легионы.

Врачи сообщили, что меня нашли на рассвете в гавани Кингспорта. Я едва не замерз насмерть и плыл, цепляясь за доску – она меня и спасла. Мне сказали, что прошлым вечером на холме я свернул не туда и упал с утеса у Орандж-пойнт – к такому выводу пришли, изучив следы на снегу. Я не знал, что ответить, ведь все было не так. Город выглядел иначе – за большим окном виднелось море крыш, но только одна из пяти была древней, а с улицы доносился шум трамваев и автомобилей. Врачи настаивали, что мы в Кингспорте, и я не мог этого отрицать. Узнав, что больница расположена рядом со старым кладбищем на Централ-хилл, я начал бредить, и меня отправили в Аркхем, в лечебницу Святой Марии, где обо мне могли позаботиться. Там было хорошо – доктора отличались широкими взглядами и даже помогли достать копию проклятого, написанного Альхазредом Некрономикона, спрятанную от чужих глаз в библиотеке Мискатоникского университета. Они говорили о психозе и согласились, что мне стоит покончить с гнетущими мыслями.

Так я снова нашел ту ужасную главу и опять содрогнулся, ибо ничего нового в ней не было. Что бы ни говорили следы на снегу, я читал ее раньше в месте, о котором лучше забыть. Никто наяву не напомнил бы мне об этом, но мои сны были исполнены ужаса из-за фраз, которые я не смел повторить. В моих силах процитировать только один параграф – я перевел его как мог с вульгарной латыни.

«Глубочайшие каверны, – писал безумный араб, – нельзя измерить взором, ибо чудеса их ужасны и необычайны. Проклята земля, в которой мертвые мысли обретают новую жизнь и странные воплощения, зол разум, не заключенный в черепе. Мудро сказал Ибн Шакабао: счастлива могила без колдуна, блажен город, где все чародеи обратились во прах, ведь давно говорят, что душа отступника не спешит из кладбищенской глины, но собирается с силами и наставляет червя пирующего. Из гнили восстает скверна, и мрачные падальщики облекаются воском, дабы ее поглотить, и пухнут, дабы ее разносить. Тайные червоточины ведут к земным порам, и твари, рожденные ползать, научились ходить».

ТВАРЬ НА ПОРОГЕ

I

Правда, что я выпустил шесть пуль в голову своего лучшего друга, и все же этим свидетельством надеюсь доказать, что не являюсь убийцей. Сперва меня назовут сумасшедшим – безумнее человека, которого я застрелил в палате аркхемской лечебницы для душевнобольных. Затем некоторые из читателей взвесят каждое мое утверждение, сопоставят их с известными фактами и зададутся вопросом, мог ли я поступить иначе, узрев этот ужас – эту тварь на пороге.