Зов Ктулху

К северу от реки виднелись признаки убогой жизни: пользуемые домишки на Уотер-стрит, где паковали рыбу, дымящиеся тут и там трубы на скатных крышах, редкие звуки неопределенного происхождения и случайные шатающиеся фигуры на унылых улочках и немощеных переулках, – и все же это казалось мне еще более угнетающим, нежели запустение, царившее южнее. Хоть от того, что люди были страшнее и ненормальнее тех, которые жили близ центра города; не раз они зловеще вызывали у меня в памяти некие совершенно фантастические образы, которые я никак не мог постичь. Без сомнения, чуждая порода проявлялась в здешних иннсмутских сильнее, чем у живших дальше от берега, – конечно, если только «иннсмутский облик» не был в самом деле хворью, а не наследственной чертой, в коем случае данный район мог служить пристанищем для более тяжелых больных.

Что же меня раздражало, так это каким образом разливались слабые звуки, что я слышал. Они, естественно, должны были исходить из явно заселенных домов, однако в действительности наиболее громкие из них доносились из-за заколоченных фасадов. Слышались скрипы, шорохи и сомнительные хрипы; я с беспокойством подумал о скрытых тоннелях, чье существование предположил мальчишка-продавец. Внезапно я поймал себя на том, что гадаю, каковы были голоса всех этих обитателей. Пока я не слышал в их районе никакой речи, и это будило во мне невольную тревогу.

Задержавшись лишь чтобы взглянуть на прекрасные, но разоренные старые церкви на Мейн-и Чёрч-стрит, я поспешил покинуть эти мерзкие прибрежные трущобы. Следующей моей логичной целью была Нью-Чёрч-Грин, однако я так или иначе не мог заставить себя вновь пройти мимо церкви, в чьем подвале уловил необъяснимо пугающую фигуру странного то ли жреца, то ли пастора в тиаре. К тому же юноша в магазине сообщил мне, что ни церкви, ни Зал Ордена Дагона незнакомцам посещать не следовало.

Соответственно, я взял курс на север по Мейн-стрит в сторону Мартин-, затем повернул от берега, пересек Федерал-стрит на безопасном расстоянии от Грин- и очутился в обветшалом патрицианском районе северной части Брод-, Вашингтон-, Лафайет- и Адамс-стрит. Хотя эти величавые старые авеню все пребывали в запущенном неухоженном состоянии, их затененное вязами благородство не исчезло полностью. Особняки приманивали мой взор один за другим, и пусть большинство были ветхими и стояли посреди запустелых участков с заколоченными окнами, один-два дома на каждой улице все же проявляли признаки, что в них кто-то жил. По Вашингтон-стрит тянулся ряд из четырех-пяти домов в превосходном состоянии, с хорошо ухоженными лужайками и садами. Самый пышный из них – с широкими террасированными цветниками, тянущимися до самой Лафайет-стрит, – я счел домом старого Марша, увечного владельца завода.

Ни на одной из улиц не показывалось ничего живого, и я подивился полному отсутствию в Иннсмуте кошек и собак. Также меня озадачило и взволновало то, что даже в некоторых из особняков, сохранившихся лучше всех, были наглухо заколочены окна третьего этажа и мансарды. Скрытность и замкнутость, казалось, всюду присутствовали в этом затихшем городе отчуждения и погибели, и я не мог избавиться от чувства, будто за мной со всех сторон коварно наблюдают глаза, которые никогда не моргают.

Я содрогнулся, когда слева от меня три раза надрывно пробил колокол. Приземистая церковь, из которой доносился звон, живо возникла у меня в памяти. Спустившись по Вашингтон-стрит к реке, я очутился перед новым участком, некогда отведенным под промышленность и торговлю, и заметил впереди развалины фабрики, а затем еще нескольких, вместе с останками старой железнодорожной станции и крытого железнодорожного моста за ней, что был справа выше по ущелью.

Сомнительный мост передо мною был оснащен предупреждающим знаком, однако я принял риск и вновь пересек его, оказавшись на южном берегу, где вновь возникали признаки жизни. В мою сторону загадочно глядели скрытные шаркающие фигуры, а более нормальные лица разглядывали меня с холодным любопытством. Иннсмут быстро становился невыносим, и я свернул на Пейн-стрит навстречу площади, надеясь поймать какой-нибудь транспорт, что отвезет меня в Аркхем раньше столь далекого времени отбытия моего мрачного автобуса.

Именно тогда я увидел слева от себя полуразрушенную пожарную станцию и заметил краснолицего старика с лохматой бородой и слезящимися глазами. Он сидел в неописуемого вида тряпье на лавке перед станцией и разговаривал с парой неопрятных, но вполне нормального вида пожарных. Это, без сомнения, был Зейдок Аллен, полубезумный, падкий до спиртного старец, чьи байки о старом Иннсмуте и его тенях славились своей чудовищностью и невероятностью.

III