Зов Ктулху

Изучив карту юноши из магазина и найдя маршрут, по которому не ходил прежде, я выбрал достичь Таун-сквера не через Стейт-, а через Марш-стрит. Возле угла Фолл-стрит я стал замечать кучки перешептывающихся украдкой людей, а когда наконец достиг площади, то увидел, что почти все зеваки сгрудились у дверей «Гилман-Хаус». В вестибюле, когда я забирал свой чемодан, создалось впечатление, будто множество немигающих водянистых глаз странно таращилось на меня, и я лишь надеялся, что ни одно из этих малоприятных созданий не окажется моим попутчиком в автобусе.

Автобус же пригромыхал с тремя пассажирами довольно рано, незадолго до восьми часов, и зловещего вида парень на тротуаре пробормотал водителю несколько неразборчивых слов. Сёрджинт вытащил почтовую сумку и связку газет и вошел в гостиницу; тем временем пассажиры – те же, кого я видел утром прибывающими в Ньюберипорт, – побрели к тротуару, обменявшись парой тихих гортанных слов с одним из охламонов точно не на английском языке, в том я был готов поклясться. Я забрался в пустой транспорт и занял то же место, на каком ехал ранее, но едва успел устроиться, как Сёрджинт появился вновь и забормотал чрезвычайно омерзительным грудным голосом.

Похоже, мне крайне не повезло. Что-то случилось с двигателем, несмотря на прекрасную поездку из Ньюберипорта, и автобус не мог завершить свой маршрут до Аркхема. Нет, починить его этим же вечером было невозможно, как и уехать из Иннсмута иным способом ни в Аркхем, ни куда бы то ни было еще. Сёрджинту было жаль, но мне оставалось только остановиться в «Гилмане». Возможно, портье возьмет с меня меньшую плату, однако иного выхода не было. Почти ошеломленный этим внезапным препятствием и неистово испуганный наступлением ночи в этом разлагающимся и наполовину неосвещенном городе, я покинул автобус и вернулся в вестибюль гостиницы, где угрюмый, причудливого вида ночной портье сообщил мне, что я могу занять номер 428 на предпоследнем этаже – просторный, но без водопровода – за доллар.

Вопреки тому что я слышал об этой гостинице в Ньюберипорте, я подписал регистрационную карту, заплатил доллар, позволил портье взять у меня чемодан и поднялся вслед за этим нелюдимым служащим на три скрипучих пролета, миновав несколько пыльных, совершенно безжизненных с виду коридоров. Мой номер являл собой тоскливую комнату в задней части здания с убогой дешевой мебелью и двумя окнами, которые выходили на грязный двор, зажатый низкими кирпичными кварталами, пребывающими в запустении, и откуда открывался вид на простирающиеся к западу ветхие крыши и болотистую местность за ними. В конце коридора располагалась уборная – обескураживающе старинная, с древней мраморной чашей, жестяной ванной, слабым электрическим освещением и заплесневелыми деревянными панелями вокруг каждого прибора.

Световой день еще не кончился, так что я спустился на площадь и поискал, где бы поужинать; заметив при этом странные взгляды, которых удостоился я от нездоровых охламонов. Поскольку бакалейный магазин был закрыт, я был вынужден посетить ресторан, которого прежде чурался; в нем мне встретились сутулый мужчина с узкой бородкой и вытаращенными немигающими глазами и девица с плоским носом и неимоверно толстыми неуклюжими руками. Обслуживали они на кассе, и я испытал облегчение, обнаружив, что еда подавалась здесь, очевидно, из банок и ящиков. Тарелки овощного супа с крекерами оказалось для меня достаточно, и уже вскоре я отправился назад в свой унылый номер в «Гилмане», захватив попутно вечернюю газету и засиженный мухами журнал с шаткой стойки рядом со столом зловещего вида портье.

Как сгустились сумерки, я включил единственную немощную лампочку над дешевой кроватью с железной рамой и попытался, насколько мог, продолжить начатое было чтение. Я счел целесообразным занять свои мысли чем-нибудь полезным, дабы, пока пребываю здесь, не размышлять над неправильностями этого древнего, отравленного тенями города. Безумная небылица, что услышал я от престарелого пьянчуги, не предвещала слишком приятных снов, и я решил держать образ его водянистых глаз как можно дальше от своего воображения.

Также не рассуждал я над тем, что поведал мне кассир в Ньюберипорте о «Гилман-Хаус», и не думал о голосах его кошмарных жителей – ни о них, ни о том лице под тиарой, которое я видел в черном церковном проеме, – лице, чей ужас мое сознание не могло постичь. Пожалуй, легче было бы удерживать разум от тревожных тем, не будь мой номер столь отвратительно затхл. Ибо эта его смертная застарелость мерзким образом смешивалась с рыбным смрадом самого города и настойчиво сосредоточивала мысли на гибельности и разложении.