Зов Ктулху

Я не в силах даже сказать, было ли то, что последовало далее, ужасающей действительностью или просто кошмарной галлюцинацией. Дальнейшие меры правительства, принятые после моих отчаянных призывов, указывали на чудовищную истинность этого, однако разве не могла галлюцинация повториться под квазигипнотическим воздействием древнего, проклятого, окутанного тенями города? Подобные места обладают причудливыми свойствами, и наследие бредовой легенды всецело могло подействовать не на одно людское воображение среди этих мертвых зловонных улиц да скоплений гниющих крыш и рассыпающихся шпилей. Неужто невозможно, что в глуби этой тени над Иннсмутом таится зародыш некоего подлинно заразного безумия? Кто не усомнится в действительности, услыхав что-либо, подобное россказням старого Зейдока Аллена? Правительственные чиновники так и не нашли бедолагу Зейдока и не имеют никаких догадок о том, что с ним сталось. Где оканчивается безумие и начинается явь? Есть ли шанс, что даже последний мой страх – лишь совершенное заблуждение?

Но я должен попытаться изложить то, что, как мне показалось, я видел в ту ночь под светом насмешливой желтой луны, то, что устремлялось, что скакало по дороге на Роули прямо у меня на глазах, пока я ютился среди дикого терновника в той заброшенной железнодорожной выемке. Конечно, мое намерение не открывать глаза провалилось. Оно было обречено на неудачу, ибо кто сумел бы жаться к земле вслепую, пока мимо лишь в сотне с небольшим ярдов с шумом проносится легион квакающих и тявкающих сущностей неведомого происхождения?

Я думал, что готов к худшему, и вправду мне следовало бы быть готовым, если учесть все виденное ранее. Другие мои преследователи были проклятуще ненормальны – так отчего мне было не оказаться готовым встретить усиление этого ненормального элемента, взглянуть на фигуры, в которых не было ни единой примеси нормального? Я не открывал глаз, пока хриплые крики не стали отчетливо доноситься точно спереди меня. Тогда я понял, что великая их часть должна быть у меня на виду, в месте, где склоны выемки выравнивались и дорога пересекала колею, и я уже не сдержался от того, чтобы взять на пробу ужас, который являла мне ухмыляющаяся желтая луна.

Это был конец всему, что осталось для меня от жизни на этой земле, конец последним крупицам душевного покоя и уверенности в целостности Природы и людского разума. Я ничего подобного не мог бы вообразить – даже поверь я в безумный рассказ старого Зейдока самым буквальным образом, – ничто не могло сравниться с демонической, кощунственной действительностью, что я увидел или что мне показалась. Я ранее пытался намекнуть о том, что это было, полагая отсрочить ужас от прямого описания сего. Возможно ли, что эта планета в самом деле породила подобных созданий, что людские глаза поистине видели во плоти то, о чем доселе зналось в лихорадочных фантазиях и смутных легендах?

И все ж я видел их безграничный нечеловеческий поток – хлюпающий, скачущий, квакающий, блеющий, – что устремлялся в призрачном свете луны гротескной, зловещей сарабандой фантастического кошмара. И некоторые из них были в высоких тиарах из того безымянного беловато-золотого металла, некоторые в странных мантиях, а один, что шел впереди, отвратительно горбатый, был облачен в черный пиджак и полосатые брюки, и еще человеческую фетровую шляпу, нахлобученную на бесформенный вырост, что выдавался у него вместо головы.

Цвет в них преобладал, полагаю, серовато-зеленый, только животы были белыми. Тела казались лоснящимися и скользкими, а гребни на спинах покрывала чешуя. Фигуры их смутно напоминали антропоидные, однако головы их были рыбьи, с огромными выпученными глазами, которые никогда не закрывались. По бокам шей трепетали жабры, а на длинных лапах имелись перепонки. Они беспорядочно скакали, порой – на двух ногах, порой – на четырех. Я отчего-то лишь обрадовался, что более четырех конечностей у них не бывало. Их квакающие, тявкающие голоса, явно используемые для членораздельной речи, выражали все оттенки чувств, недоступных их застывшим лицам.

Но при всей своей чудовищности они не казались мне незнакомыми. Я слишком хорошо знал, что они должны собой представлять, ведь разве не было еще свежо воспоминание о зловещей тиаре, что видел я в Ньюберипорте? Это были богомерзкие рыболягухи с безымянного узора – живые и наводящие ужас, – и, увидев их, я понял и о чем мне с такой грозностью напомнил тот сгорбленный жрец в тиаре, промелькнувший в черном церковном подвале. Их число было никак не угадать. Мне чудилось, будто их стая тянется без конца, и мой мимолетный взгляд определенно мог явить лишь крошечную их часть. В следующий миг мое сознание потухло от милосердного обморока – первого в моей жизни.

V