Зов Ктулху

С того дня моя жизнь превратилась в кошмар раздумий и опасений, и я не знаю, сколько в нем страшной правды, а сколько безумства. Моя прабабка была из Маршей и происходила неведомо откуда, а ее муж жил в Аркхеме – и не говорил ли старый Зейдок, что дочь Обеда Марша от чудовищной матери хитростью выдали за мужчину из Аркхема? Что там бормотал старый пьяница о том, как мои глаза схожи с глазами капитана Обеда? И в Аркхеме куратор мне сказал, что у меня подлинно Маршевы глаза. Был ли Обед Марш моим прапрадедом? Кем – или чем! – в таком случае была моя прапрабабка? Но это все, верно, безумство. Такие беловато-золотые драгоценности отец моей прабабки, кем бы он ни был, легко мог купить у какого-нибудь иннсмутского моряка. А выпученные глаза моей бабушки и дяди-самоубийцы могли оказаться исключительно моей выдумкой, подкрепленной только иннсмутской тенью, что так омрачила мое воображение. Но зачем мой дядя наложил на себя руки после того, как пытался найти своих предков в Новой Англии?

Более двух лет я с переменным успехом противился этим измышлениям. Отец устроил меня на место в страховой конторе, и я, насколько мог, глубоко погрузился в обыденность. Но зимой 1930/31 года начались сны. Поначалу они были очень редки и коварны, но в следующие недели участились и прибавили в яркости. Предо мною раскрывались великие водные пространства, и я словно блуждал титаническими затонувшими портиками и лабиринтами циклопических стен, оплетенных водорослями, и гротескные рыбы служили моими спутниками. Затем стали возникать иные формы, что наполняли меня безымянным ужасом в мгновение, когда я просыпался. Но пока же я спал, они отнюдь меня не страшили – я был един с ними, я носил их нечеловеческие наряды, следовал их подводными путями и безобразно молился в их злостных храмах, что усеивали морское дно.

Очень многого я не мог припомнить, но даже того, что я вспоминал каждое утро, было вдоволь, чтоб прослыть безумцем либо гением, посмей я когда-либо это записать. Некое пугающее влияние, чувствовал я, постепенно стремилось извлечь меня из нормального мира и полноценной жизни в черные и чуждые неименуемые бездны. Воздействие этого сильно на мне сказывалось. Мое здоровье и внешний вид неуклонно ухудшались, пока мне наконец не пришлось отказаться от своей должности и вести малоподвижную, уединенную жизнь инвалида. Какое-то странное нервное расстройство охватило меня, и я порой замечал, что почти не способен закрыть глаза.

Тогда-то я начал всматриваться в зеркало с нарастающей тревогой. Наблюдать за медленным воздействием болезни было неприятно, но в моем случае за ним стояло нечто более тонкое и загадочное. Мой отец тоже, казалось, это замечал, ибо он стал смотреть на меня с любопытством и едва ли не испугом. Что это во мне происходило? Могло ли быть, что я становился похож на свою бабушку и дядю Дугласа?

Одной ночью мне явился пугающий сон, в котором я под водой встретил бабушку. Она жила в фосфоресцирующем дворце со множественными террасами, садами дивных пористых кораллов и гротескных ветвящихся цветков и приветствовала меня с такой теплотой, в какой словно скрывалась насмешка. Она изменилась, – как бывает с теми, кто уходит жить в воде, – и сказала мне, что вовсе не умирала. Вместо чего она отправилась в это место, о котором прознал ее умерший сын, и перенеслась в это царство, чьи чудеса, которые предназначались также и ему, он отверг дымящимся дулом револьвера. Это царство назначалось и мне – я не мог его избежать. Мне было суждено не умереть, а жить с теми, кто жил еще прежде, чем на землю ступил человек.

Я встретился и с той, кто приходилась бабкой ей самой. Восемьдесят тысяч лет Пт’тья-л’йи жила в Й’ха-нтлеи, и туда она возвратилась после того, как скончался Обед Марш. Й’ха-нтлеи не был уничтожен, когда люди верхней земли сбросили в море погибель. Он пострадал, но не был уничтожен. Глубоководных нельзя было истребить, пусть палеогейская магия позабытых Древних порой и могла их обуздать. Пока же им предстояло затихнуть, но однажды они, как вспомнят, поднимутся вновь, чтобы воздать подношения, которых желал Великий Ктулху. В следующий раз это будет город покрупнее Иннсмута. Они собирались распространиться и уже подняли то, что должно было им помочь, но теперь были вынуждены снова застыть в ожидании. Мне же предстояло понести наказание за то, что навлек погибель от людей верхней земли, однако оно не будет суровым. В этом сне я впервые увидел шоггота, и зрелище это заставило меня проснуться в неистовом крике. Зеркало тем утром внятно сказало мне, что я обрел тот самый иннсмутский облик.