Звезда Серафима Саровского… Звезда любви…

Дворовые же люди, призванные сопровождать барина в подобных мероприятиях, находились в радостном ожидании следующего дня… О!!! Подготовка к охоте – это ли не восторг до дрожи в голосе, до сбивчивого, учащённого дыхания!.. Им, проживающим свои жизни в грязи и серости, не искушённым в кулинарных изысках, охота предоставляла возможность побаловать себя и своих домашних дичью, в изобилии водившейся в лесах их Ясно Вельможного Пана, предоставляла возможность полюбоваться на пестроту охотничьих одежд, узорных конских сбруй, заняться просмотром и подготовкой упряжи, выбором сёдел и стремян.

Суета сборов, царящая среди людей перед предстоящим выездом на охоту, передалась и лошадям, и гончим псам, возбужденно снующим по вольерам и отказывающимся подчиняться окрикам и пинкам людей, ответственных за их муштру.

Засидевшись в загонах и клетках, они мечтали поскорее вырваться на просторы охотничьих угодий, чтобы, слившись с необъятным пространством, почувствовать себя свободными и счастливыми.

В роскошно обставленном холле господского дома, где между двух высоких, полуциркульных окон находился широкий зеркальный простенок, а в самом его центре эпохально господствовал родовой герб баронов Ордоновских, пан Казимир Медлер приостановился. О, нет… его внимание привлек не величественный, с преобладанием в нем голубых оттенков, герб родовитого его барина. Этот герб с какими-то коронами, шлемами, копьями, орлами и замысловатыми вензелями с незапамятных времен висел именно в этом центральном холле, именно на этом месте зеркального простенка. Просто в нем, в этом зеркальном простенке, приспособленным под чествование потомственного герба именитого семейства Ордоновских, отразился в полный свой рост сам он, пан Казимир Медлер, а ему всегда доставляло неописуемое удовольствие растворяться всем своим существом в лучах славы привилегированного сословия, источаемого величественным гербом. А ограничивать себя в удовольствиях пан Медлер не любил…

Пан Медлер внимательно присмотрелся к своему двойнику, отразившемуся в зеркальном простенке холла. Это был среднего роста широкоплечий мужчина крепкого телосложения в возрасте лет шестидесяти, крупная голова которого, по причине короткой шеи, казалась вросшей в его плечи. Смуглая кожа его лица была побита крупными оспинами, низкий лоб изборожден глубокими поперечными морщинами, а небольшие, глубоко посаженные чёрные глаза из-под густых, словно козырьки, чёрных бровей смотрели на мир цепко, настороженно. Над широким его, с тонкими губами ртом, больше напоминающим поперечный шрам, нависал крупный, мясистый нос. Большие ушные раковины были слегка оттопыренными. Квадратный тяжелый подбородок и скулы покрывала черная растительность.

Массивной ладонью, тыльную сторону которой густо покрывали волосы, пан Медлер предпринял попытку зачесать назад свои чёрные, растущие на голове жёстким ежиком волосы. Зачесал их один раз…. второй раз…. третий…. и оставил это занятие, прекрасно понимая, что зачесать назад свои непослушные волосы ему все равно не удастся и они снова и снова будут упрямо топорщиться в разные стороны, привнося в его прическу привычный хаос и неразбериху. Тогда зачем же он это делал?.. Да потому что именно так, совершенно машинально, всегда делает его хозяин барон Ордоновский, когда черные локоны его волос выбиваются вдруг из прически и падают ему на лоб. Так, именно так, теперь всегда делает и он, пан Казимир Медлер, в точности копируя действия своего барина.

Разобравшись с волосами, пан Медлер всё внимание перенес на свои сапоги, как всегда, начищенные до безупречного блеска. А как же!.. Разве мог он появиться пред хозяином в нечищеных сапогах! Он всегда помнил, что его Пан этого не приемлет!!!

Не найдя нареканий к безупречно начищенным сапогам, он выпрямил спину и одёрнул свою светлую холщовую рубашку, длинные полы которой прикрывали почти до колен его чёрные штаны, заправленные в сапоги. В районе предполагаемой талии, рубашку перепоясывал узенький черный ремешок, на котором висела большая связка ключей от всех кладовок и подсобных помещений, находящихся в имении.

Желая внести в свой образ акцент на неотразимость, пан Медлер застегнул все четыре пуговицы надетой на нём душегрейки, сшитой из добротного коричневого сукна и подбитой заячьим мехом. Со своей любимой душегрейкой пан Медлер расставался крайне редко, ну, может, только летом, и то, в самые жаркие его денёчки. Он безоговорочно верил в то, что душегрейка добавляет его образу барственность.

Внимательно присмотревшись к своему двойнику, отражающемуся в зеркальном простенке, и придя к выводу, что душегрейка с расстёгнутыми пуговицами смотрелась гораздо эффектней, он расстегнул ее снова. В душегрейке с расстегнутыми пуговицами пан Медлер понравился себе, даже очень, и в его сверкающих чёрными угольками глазах промелькнуло радостное удовлетворение тем самым двойником, отражающимся в зеркальной поверхности простенка.