Звездный час. Повесть о Серго Орджоникидзе

Вдруг он вроде сам себя перебивает. Хмурится. Произносит: «Родина в ничтожестве! С такими богатствами — такое убожество! Лупят на всех фронтах, кому не лень…» И продолжает уже не о дальних странах, а о главном дело жизни, о товарищах. Они, несмотря ни на что, делают свое. Во что бы то ни стало, чего бы ни стоило — сделают. Долг всякого честного человека, всякого патриота — прокладывать дорогу в будущее. И как только заговаривает о будущем, тут же вспоминает Старика — так называет любимого учителя, рассказывает о нем, о его думах, мечтах…

Мама полюбила нашего Серго. Да его нельзя не полюбить…

Больница с печными трубами походила на корабль, брошенный командой среди замерших по чьей-то злой прихоти волн. Ни звука, ни шороха. Но вдруг — трескуче и раскатисто, словно выстрел из пушки, — где-то лопнул ствол дерева. И вновь тишина. Холодно до ломоты в коленях, до колик в ушах. Всегда выражение «кровь стынет В «жилах» он воспринимал как избито напыщенную метафору, но теперь оно, кажется, материализовалось.

Жутко от холода. Земля закоченела, время закоченело — день никогда не наступит.

Шарик — добросовестный страж больницы, жалобно повизгивал, жался к ногам. Видно, и ему жутковато, ко всему привычному старожилу. А может, устал гоняться за наглыми зайцами и обиделся на них за то, что ни его, ни кого в грош не ставили, неслись, неслись куда-то, растворяясь в серой мгле.

Вновь морозный воздух треснул — на этот раз от дальнего удара в колокол. Звонарь приступил к работе, отец Иннокентий — к делам. Пора и нам… Зина! Верно и ты уже но спишь. Интересно, о чем думаешь. О ком?

Семь часов утра — прием больных в разгаре. Придя в половине девятого, Варвара Петровна замечает, как много уже сделано. Поистине, кто рано встает, тому бог подает… Спрашивает:

— Почему так мало отдыхаете? Никто же не гонит.

— Варвара Петровна! Если б вы знали, какое это счастье — работать, после крепости, после кандалов! Все легким кажется. К тому же больные собираются. Не заставлять же их ждать.

— Как вы умудряетесь объясняться с ними?

— Главным образом по-французски. Ей-богу! Немножко по-русски, немножко по-грузински, а в основном по-французски. Сам не понимаю — они понимают. Правда помогают еще пантомима и мимика. Вот этот жест, например, означает «разденьтесь», это па — «дышите», этот пируэт лезгинки — «не дышите».

— Любопытно. Ну а как вы, скажем, станцуете диагноз? Волчанку, или трахому, или острый аппендицит?

— Это уж пусть сам больной танцует, если сможет

— Истинно медицинский юмор! Ну вас, право…

Но выражение лица фельдшера доброе. И Варваре Петровне думается, что больные, должно быть, в самом деле понимают его оттого, как стремится, как старается он им помочь. Особое его пристрастие — дети. Вот, пожалуйста, приглашает:

— Полюбуйтесь, каков джигит!

«Джигиту» месяцев шесть. Оп лежит в коросте, в невообразимой грязи и вони, на куче лоскутьев полуистлевшего пыжика. Варвара Петровна с трудом пытается представить, что перед ней прекрасное дитя, но не может, как ни напрягает воображение. И только спустя некоторое время, к удивлению своему, спохватывается: а ведь фельдшер-то прав — действительно чудный ребенок, Если мыть дочиста, кормить досыта. Почему самой сразу в глаза не бросилось? Ведь ты — врач, а он всего лишь фельдшер… Даже завидует: «Умеет схватить суть вещи, явления, отбросить второстепенное, наносное, шелуху… Плюс, талант, интуиция…»

Тем временем Серго берет на себя роль санитарного просветителя, с помощью всех доступных ему языков начинает вдалбливать больным, что грязь-мать любых болезней и нет лучшего лекарства, чем мыло с мочалкой, не придумано лучшее шаманство, чем банька с березовым веничком. Увлекается — от санитарии быстро, переходит к политике. Вот отмочил шутку-прибаутку по поводу того, что вши у нас в империи не столь от запущенности, сколь от усердного попечительства государя и его сановника. Докторица Варвара Петровна отводит фельдшера в сторону, шепчет:

— Вы бы все-таки поаккуратней. Донесут Протасову.

— Не умею, не могу, не хочу изменять себе самому.

Варвара Петровна косится на обмерзлое окно, вздыхает сочувственно и виновато, не решаясь что-то сказать, но решается:

— Не хотела вас огорчать сразу… В Синском тяжелый случай дифтерита. Сто с гаком верст по такому морозу

— Что ж, если надо…

Через полчаса фельдшер в кибитке. Погоняет пару мохнатых заиндевелых. Частит колокольчик под дугой коренника. Спешит фельдшер, шлет с каждой станции на тракте телеграммы: так и так, мол, едет без задержек. По устоявшемуся обычаю, спешные его послания достигают Варвары Петровны в конвертах, к которым приклеивают птичьи перышки: «Лети как птица». Я