Звездный час. Повесть о Серго Орджоникидзе

Во главе стола — Емельян Михайлович. Он на восемь лет старше Серго и успел больше. Девяти лет от роду начал трудовую жизнь сын ссыльного поселенца из Читы, кормившегося хлебопашеством и скорняжничеством. Мальчик в аптеке, фармацевт, землекоп на постройке железной дороги — той самой, до Тихого океана, великой сибирской магистрали. Потом — действительная служба. Читинский комитет партии, Петербургский, Тульский, Московский… Организация стачки на Большой мануфактуре в Ярославле — оттуда и основная партийная кличи. Военно-боевая конференция в Таммерфорсе, речь, которую Ленин назвал замечательной. Пятый съезд партии в Лондоне — делегат военных организаций Питера и Кронштадта… Семь арестов. Одесская тюрьма, питерским «Кресты», московская «Бутырка», предварилки и пересылки, две голодовки и два побега, один в компании смертников. Гордится: «Могу быть педагогом, переводчиком, газетчиком-журналистом, могу столяром-мебельщиком, рисовальщиком, выжигателем по дереву». Кстати, мебель в доме, утварь, игрушки, конечно и елочные, сделаны руками хозяина. Но еще больше горд тем, что с тех пор, как существует у нас большевизм, он всегда был большевиком, никогда не уходил от партии, никогда не изменял ей.

Емельян Михайлович не позволяет себе расслабляться, ни при каких обстоятельствах не сидит сложа руки По примеру Ильича превращает тюрьму, каторгу, ссылку в университеты. Поскольку тюрьмы, каторги, ссылки без малого двенадцать лет, то и знания соответствуют… Емельян Михайлович основательно широкий, крупноголовый — ни дать ни взять Тарас Бульба, только сабли не хватает. Пользуется большим влиянием в городе. Заведует метеорологической станцией и краеведческим музеем, работает в отделе Русского географического общества. Энциклопедист и просветитель. Академиком зовут Ярославского в Якутске — и молодые люди, которых он потихоньку обращает в свою веру, и видные ссыльные интеллигенты, и губернатор, благосклонный к нему, смотрящий сквозь пальцы на «революционные художества» заведующего музеем. Этому обстоятельству, между прочим, Серго обязан направлением на юг, в Покровское, вместо определенного ему Вилюйского округа, а Григорий Иванович — оставлением в Якутске по пути к убийственному для него Средне-Колымску.

Свободно владея английским, немецким, польским и еврейским, Емельян Ярославский изучает французский, испанский, шведский, японский, украинский, армянский, тюркский языки. А познакомившись с Серго, заинтересовался и грузинским языком. Еще в одиннадцатом году предсказал, какую роль сыграет человек, умеющий летать, написал дельные статьи о дирижаблях, аэростатах, аэропланах. Весьма серьезными считаются работы Ярославского как первого краеведа-ботаника Якутии. Поговаривают, будто за большую научную и просветительскую работу его собираются избрать в Русское географическое общество — честь, которой удостаивались Пржевальский, Семенов-Тян-Шанский, Миклухо-Маклай, Владимир Даль, адмирал Крузенштерн, адмирал Макаров…

За новогодним столом он говорил значительно, остро. Причем, как всегда, особенно доставалось господу богу и его служителям:

— Дидро прав! Религия мешает человеку видеть, под страхом вечных мук запрещает смотреть. Философия и медицина сделали его самым разумным из животных, астрология — самым безумным, суеверие и деспотизм — самым несчастным.

Марианна, воссевшая на коленке Серго, завороженно смотрела на отца, покоряясь музыке его мягкого и глубокого, словно из души, голоса. Напротив Серго, слева от мужа, расположилась Клавдия Ивановна, возбужденная празднеством и хлопотами. Красивая! Только теперь спохватился, иронически усмехнулся: наконец-то разглядел. Чуть правее Клавдий Ивановны — острые, но усталые глаза. Клин густой черной бороды, такие же смоляные, с проседью усы, просторный, светлый и чистый лоб — лицо человека, немало страдавшего и мужественно одолевающего страдания. Долгое время Петровский был без работы: нигде не принимали опасного бунтовщика, даже в городе ссыльных. Нуждался, мыкался — безделье хуже каторги.

— Теперь, спасибо Емельяну, работаю при складе сельскохозяйственных машин. Слесарем. Токарем. Был на молотьбе за машиниста. Молотили при сорока пяти градусах мороза! А обычное время в кузне. Холод, дым, пыль буквально создают каторжные условия, ну, да нам не привыкать… Товарищи по думской фракции не забывают, сами в ссылке, а мне шлют. Понятно, я деньгами не воспользуюсь, заработок у меня есть, а пошлю товарищам, тому же, скажем, Шагову: бедствует, по слухам…

Серго с интересом поглядывал на него. А Григорий Иванович — на Серго. Хотя, может, больше его привлекала Зина? Вспоминал, наверное, жену, оставшуюся м Питере, тосковал на людях больше, чем в одиночестве. Зина сияла рядом, по правую руку от Серго, искрилась довольством молодости, здоровьем, счастьем. Впрочем, жило в ней и некое напряжение, настороженное ожидание и смятение, словно у невесты на свадьбе.