Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2

— Не знаю, не знаю… — завздыхал Обри. — Я придерживаюсь другого мнения… Попробуйте убедить человека имущего, который трудился в поте лица всю свою жизнь, что ему хорошо, а другому, у кого не получается так трудиться, что ему плохо… Можно и, как вы, в другую сторону развить, правда… — Обри осекся и что-то сверял по лицу гостя.

— Не всё же так относительно. Вы слишком обобщаете, — сказал Петр.

— Э-э, мой друг, это вы обобщаете. А вот представьте на миг, что тот, у кого больше, дает тому, у кого меньше, независимо от того, больше он трудится или меньше… сознавая, что тот, кому больше дано от природы, должен, в свою очередь, давать больше тому, кто получил изначально меньше. Что получится?.. Ну что, по-вашему?

— На земле наступит рай. Если главная цель достигнута — зачем продолжать? — ответил Петр несерьезным тоном.

Смерив его укоризненным взглядом, Обри затряс мясистыми щеками и категорично подвел черту:

— Значит, согласны со мной… Но я бы немножко по-иному сформулировал. Главным результатом было бы полное переосмысление всех целей… Цели жизни. Смотрите, как всё просто сегодня! Как просты цели! Наша жизнь проходит… ну, если не с целью извлечения выгоды или получения удовольствий лично для себя, то, скажем, с целью облегчения жизни близких. Благополучие заразительно. Оно увлекает за собой как горный обвал, — привел Обри неожиданное сравнение и тут же приобрел вид человека, который пытается скрыть распирающее его удовольствие от возможности высказаться, но не в состоянии этого сделать, потому что это просто выше его сил. — Что бы мы ни говорили, цель… и какая бы она ни была… необходима всем! И эта цель для нас, в конце концов, проста и ясна — уменьшить по мере возможности страдания, свои собственные и чужие… Смотрите, как в природе всё устроено… Как всё просто! Выжить, получить побольше солнечного света, потомство оставить… И за счет этой простоты всё как бы умнее, правильнее. На чем всё это замешено? Из чего сделан этот цемент? Этого нам знать не дано. Но наблюдать проявления этого механизма, любоваться готовым сооружением мы можем. Согласны?

— Согласен, — поспешил ответить Петр.

— В природе есть, по крайней мере, сдерживающее начало. Цемент, которым она пользуется, схватывает медленно, постепенно. А иногда он вообще не сохнет… — продолжал Обри объяснять. — Я, например, уверен, что в природе есть закон, который ограничивает власть людей бесчестных. Есть в ней какая-то сдерживающая сила. И эта сила мешает одним окончательно разбогатеть, а другим окончательно опуститься, чтобы одни не смогли безмерно властвовать над другими.

— Есть и другая теория… Согласно другой всё удерживается в состоянии равновесия благодаря противостоянию. Как у военных… На противостоянии зла.

— Вот это уже полная чепуха! Не верьте… Добро слабее зла по природе своей, — решительно возразил Обри. — Если принять вашу схему — черное давно бы поглотило белое.

— У зла тоже есть слабые стороны. Слабость зла хотя бы в том, что его энергия уходит на противоборство, — опять не согласился Петр. — Доброе же, хотя и пассивно, слабее, как вы говорите, но сила его в том, что его потенциал неизмерим. Благодаря этому и сохраняется равновесие. Добро погашает в себе всё разрушительное. Ударьте кулаком в подушку…

— Друг мой, да вы абсолютный идеалист!

Петр не возражал. Обри стал расхаживать по комнате. И оба молчали.

— Вы забываете об одном, что никто из нас не способен довольствоваться чувством выполненного долга, чувством жертвы, — сказал хозяин. — Человеку всегда нужна компенсация. Но не когда-то там, в роду, через пять-десять поколений, а немедленная, хотя бы прижизненная. О высших причинах мы только рассусоливаем. В реальных жизненных ситуациях мы о них забываем.

— Мне кажется, что людям не компенсация нужна, а надежда… И вера в завтрашний день, — сказал Петр.

— Скажу вам одну вещь… Нам трудно во всём этом разобраться, потому что мы лезем напролом. Голыми руками хотим потрогать сущность вещей! Когда нам дано лишь наблюдать внешние проявления, — вернулся Обри к своей прежней мысли.

— Игра в кошки-мышки, — возразил Петр. — Если всё сводить к каким-то скрытым сущностям, то это непременно подразумевало бы под собой нечто разумное. А если всё это разумно, то должно быть доступно пониманию. Как поверить, что разумное могло нагородить столько неразумности, такого уродства?