Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2

— Нет, я ничего не могу поделать. Приходит утром, а в животе уже бутылка красного булькает, как в канистре. И за день еще литр сидра выпивает. Сестрам его звонить больше не могу. Они потом с ума сходят. Ведь его больше никто брать не хочет. Я еще так — махну рукой, — растолковывала Эв Фаяр оправдывающимся тоном. — Посылать тоже больше некуда. Везде побывал! А эта история с ногой! Попробуйте заставить его пойти показаться! В позапрошлом году я как-то послала его на сливы вниз к соседям. Так он поленился лестницу поставить и свалился — бултых, как мешок! Сломал четыре позвонка. Но мы, непонятно как, проморгали. Через десять дней я его заставила поехать со мной. Врач так и обмер! «У него, говорит, четыре позвонка сломано! Как он умудрился терпеть столько времени?» Теперь с пластинами на спине ходит… Работать не запрещено, но с предосторожностями. А вы его спросите, что это такое — предосторожности? Он вам ответит: «Белого не пить на голодный желудок…»

Фаяру-отцу тема Жанно, видимо, уже опостылела, и он заговорил с другим краем стола, где сидели с женами старший сын и средний. Он рассказывал о своей ночевке наверху в сторожке. По его словам, в доме осела левая стена. Стену, по всей видимости, подмыло, и до лета ее нужно было отремонтировать, причем не откладывая, сразу же, как только сойдет снег.

Средний сын, живший здесь же, в Верхней Савойе, внимал отцу с интересом, хотя сам продолжал отмалчиваться. Старший лениво блуждал взглядом по столу, чему-то ухмылялся. Затем, для полного счета, к разговору присоединился и младший, без сомнения специалист по вопросам выживания в условиях высокогорья, недаром он работал на лыжной базе. Он стал жаловаться на погоду, на убытки, которые понесли в этот сезон лыжные базы, — снижение доходов исчислялось в текущем году аж восемью процентами.

— У вас, что ли? Восемь процентов? — не поверил отец. — Шесть, я слышал.

— Везде по-разному. Пока шесть, но к весне набежит восемь. Год-то был неплохой. В феврале даже рекорд посещаемости побили. А следовательно, эксплуатация подъемников тут вообще ни при чем. В марте тоже было ничего, хотя выпадали облачные выходные. А апрель — ну просто полный финиш! Почти как на Рождество…

— Ну а чему ты удивляешься? — спросил отец. — В апреле люди думают уже о другом, не о лыжах.

— Смотря кто, — не согласился младший сын. — Ведь что странно, посещаемость в апреле выше, а от эксплуатации подъемников доходы падают. Как это объяснить?

— Дорого дерут, вот и объяснение, — ответил Фаяр. — Сколько у вас? Пятьдесят франков за полдня просят?

— Да нет, меньше. Кто же по полдня катается?

— Всё равно обдираловка… — Настроение у отца почему-то портилось.

— У папы всё всегда обдираловка! — пошутил старший сын, протягиваясь за бутылкой вина через стол.

Фаяр помолчал. Но затем, подняв на старшего сына уязвленный взгляд, тихо произнес:

— На твоем месте я бы помолчал.

— Надо идти в ногу со временем, — сказал старший, не замечая недовольства отца или стараясь не обращать на него внимания. — Ты знаешь, главное ведь не цены, а чтобы… Ну как сказать? Чтобы не было отлива денежной массы на сторону. Ведь те пятьдесят франков, которые человек платит, чтобы прокатиться наверх… в кресле или верхом, как ведьма на метле… всё равно в чьем-то кармане оседают. Для чего? Чтобы быть истраченными. На что? Да вон — у дяди Жана мед купят. Что скажете, дядя Жан? — крикнул он дядюшке через стол. — Я говорю, что чем дороже, тем лучше.

Дядюшка Жанн испуганно уставился на родственника, едва не поперхнувшись куском мяса.

— Не знаю я, в какое время ты живешь… Но такого не бывает, чтобы все покупали и продавали и никто ни черта не делал, — с сухостью заметил отец.

— Ну, знаешь… На купле-продаже мир стоит. Одни продают. Другие производят. Не всем же кроликов разводить… — Старший развернулся к служанке, которая убирала со стола посуду, и сказал: — Ты попроси, милая, Жанно, пусть сходит к машине, у меня в багажнике ящичек лежит с двумя бутылками, слева — он найдет…

— Никуда он не сходит! — с твердостью отрезал Фаяр-отец. — Сам встань и сходи! Жанно с детьми сидит. И этот твой комод, который ты приволок на хранение, чтоб Жанно не корчился, не таскал его! Ты что, не видишь, что он еле-еле ноги передвигает?

— Да что это вы заладили! — вмешалась мать семейства. — Хватит болтать непонятно о чем! Ты тоже мог бы помолчать, — одернула она мужа. — Ждал же всех, ходил как чумной, ночами не спал. Так и скажи всё как есть, велика тайна!

Над столом повисло гробовое молчание. Старший сын, оскорбленно уставившись в бокал с вином, играл желваками, шея его налилась кровью. Фаяр, опять покрывшийся испариной, похожий вдруг не на старика, а на старуху, болезненно щурился на жену и явно боялся вымолвить еще что-нибудь неуместное. Лишь дядюшка Жан продолжал озирать перессорившуюся родню веселым, немного надменным взглядом и даже не считал нужным прерывать трапезу. Он жевал с открытым ртом, время от времени вздыхая с таким видом, словно устал шевелить челюстями.