Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2

— Нет, я так не считаю, — помедлив, ответил он. — Да что бы это изменило? Вам нужно понять, Шарлотта, что я не собираюсь никого и ничего исправлять. Я просто не хочу, чтобы стало хуже.

— Одна сплошна философия! Причем беспросветная… — отмахнулась Вельмонт. — Вашу просьбу мне вряд ли удастся выполнить, но я попытаюсь. Только пеняйте потом на себя! И знайте мое мнение: вы зарвались. Вы думаете, что мир вращается вокруг вас. Но это не просто заблуждение. Это опасное заблуждение! С такими взглядами вы начнете скоро презирать всех. Посмотрите на себя: вы же законченный мизантроп. Ну разве я не права? Поэтому и мечетесь из угла в угол. Поэтому и не можете выбрать между вашей жалостью… какой-то ребяческой… к слабому, к хромой собаке, между верой в высокие принципы и отвращением, которое вызывают у вас конкретные люди. Но ведь отвращение к людям не может не обернуться отвращением к высоким принципам. Рано или поздно это произойдет… Конечно, останется чувство вины, угрызения, метания из стороны в сторону. Но что с них толку? Вот — противоречие, которое вас гложет. Оно в вашей уверенности, что всё зависит от поступков каких-то добрых или злых людей, что судьбами мира заправляют некие личности, выскочки. Получается, что вы слишком много ждете от всех. А конкретный человек, бедняга, он не знает, чем ответить на ваши ожидания. Он не способен удовлетворить такие запросы!

— Вполне может быть… Вы наверное правы, Шарлотта, — сказал Петр. — Только мне кажется, что всё проще, чем вы расписываете.

— Беда всех так называемых умных людей в том, что они не ум свой подчиняют реалиям жизни, а реалии жизни подгоняют под запросы своего ума.

— Это и о дураке можно сказать.

— Нет, о дураке этого не скажешь… Вы человек трезвый. Вы способны смотреть на вещи… здраво, с необходимой долей фатализма, способны болеть за всяческие неустройства, копаетесь в себе, сожалеете, что таков общий удел и что изменить его невозможно. Всё это прекрасно! Со стороны выглядит как будто честно, благородно. Но в действительности это вас заводит не туда… Вы начинаете забывать, что мы живем все вместе, что мы — толпа. Конечно, люди, исповедующие такие взгляды, не бывают пассивными, и я считаю это вашим большим достоинством. Но уж слишком часто это приводит… к цинизму, если хотите, к неспособности реализовать себя, к чувству бесполезности всего и вся…

— Вы, стало быть, за чувство меры? — спросил Петр полусерьезным тоном. — Тогда вы должны понимать, что изменить жизнь одного человека — значит ничего не изменить, а изменить жизнь всех невозможно. Что делать?.. Я отвечу: лучше воздержаться и заняться самим собой… Я реалист. Поэтому ваши обвинения… они не то что обидны… Хотя, знаете что, я с вами во всём согласен, — вдруг сдался он.

— Что вы от меня хотите?.. Чтобы Ван Ден Берг отказался? Чтобы в вашей адвокатуре закрыли глаза на то, что ваша племянница жила в Гарне не совсем как племянница и что вы будете защищать человека, который принес вам столько зла… чтобы поменьше летело щепок?

— Вот видите… А понадобилось столько слов… — Петр развел руками.

— Я вам позвоню… Через пару дней, — пообещала Вельмонт.

Петр встал, распрощался и вышел.

Очередное объяснение с главой адвокатуры завершилось нужной для Петра договоренностью. Все препятствия с этой стороны отпали. Было ли это результатом умелого влияния Вельмонт, удалось ли ей пустить в ход связи ассоциации или своего бывшего мужа, у которого имелись выходы на высшие судебные инстанции, или подействовало всё же вмешательство судьи Лоччи, мнение которой вполне могло перевесить чашу весов в нужную сторону, — Петр до конца этого так и не понял. Но он не мог не видеть, что его расчет уладить дело сначала за кулисами, через знакомых, вызвал в адвокатуре реакцию неодобрения. С другой стороны, это наталкивало его на мысль, что он добился своего в немалой степени благодаря собственной аргументации и упорству.