Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2

— Да у нас тут у всех дружеские отношения, — поморщился старик. — Морочит всем голову… Да ваш Поль — своими дорожными статуями! По блату, конечно, своих проталкивает. А сам — ни в зуб ногой… — Старик взъелся на коллегу за его деятельность при муниципальной комиссии, занимавшейся благоустройством коммуны, а может быть, просто ревновал. — Это называется злоупотреблять служебным положением… Но миримся — вы не переживайте. Живу я один. К людям я непривередлив… — беспорядочно бубнил Обри.

— Вы сказали, что с женой живете, — удивился Петр.

— Роз?.. Роз умерла… — На лице старика появилась жалкая гримаса. — Давно уже…

— Ах вот как… Я не понял, простите.

— Не извиняйтесь! Вы же не знали… С кем бы вы нашли общий язык, так это с Роз, — заверил Обри и растроганно мотнул головой.

Догадываясь, что подобное изъявление симпатии в устах хозяина должно звучать как наивысшее, какого только можно от него удостоиться, Петр хладнокровно озирался по сторонам, останавливал взгляд то на одной картине, то на другой. Холстами были завешаны все стены.

Обри тут же принялся показывать, быстро вел за собой вдоль стен. Картины были очень разных размеров и разного колорита, но в основном абстрактные. Некоторые всё же удивляли своим непомерным форматом. При первом ознакомлении коллекция выглядела довольно разнородной, даже эклектичной.

Для Петра всё это было неожиданным. Ему почему-то казалось, что старик должен собирать если не реалистичную живопись, то что-нибудь примитивистское, что без труда можно раздобыть на провинциальных аукционах, не гоняясь за известными именами.

Только один большой холст, висевший на стене слева от окон, изображал что-то реалистичное. Это был портрет немолодой, но стройной женщины. Высокий лоб, небольшой пучок волос, халат на голое тело. С приоткрытой грудью женщина сидела в кресле, сложив руки на коленях. Портрет был выполнен в натуральную величину. И не только в силу отсутствия яркой палитры, но и еще чего-то трудноуловимого, он поражал каким-то скрытым изяществом, хотя на первый взгляд картина могла показаться выполненной наспех уже потому, что краска повсюду подтекала. Холст был написан совершенно мастерски.

— Это она, — сказал Обри. — Роз!

Петр приблизился к картине и стал рассматривать ее с удвоенным интересом. Портрет брал за живое: замершим, сонным выражением лица позировавшей, выражением домашней рассеянности, какое бывает у женщин, когда они заняты каким-нибудь будничным делом и не замечают, что за ними наблюдают. Привлекал, безусловно, и большой формат, и полное отсутствие цвета.

— Для таких картин у меня, конечно, тесновато, — пробормотал Обри, словно извиняясь. — Да я один теперь живу. Строить что-то новое — глупо… А это вы знаете. — Старик показал на противоположную стену, где висел абстрактный холст большого размера, изображавший что-то монолитно-синее, выполненный в грубой, жирной палитре.

— Нет, не знаю… Кто это?

— Ранний период. По-моему, самое то… То, что надо… Два года назад смог вот обзавестись… — Имени художника Обри так и не назвал, думал уже о чем-то другом.

Не переспрашивая, Петр заметил:

— Должен признаться, что я полный профан в изобразительном искусстве.

Своим невозмутимым видом хозяин давал понять, что не верит в подобные признания, и, тыча пальцем с обручальным кольцом то в одну, то в другую сторону, продолжал комментировать:

— А вот этот у меня уже лет двадцать. И знаете, за сколько достался? — Обри показывал на яркую картину, разграниченную на ровные цветовые фрагменты. — За пять тысяч! Теперь сто пятьдесят предлагают. Я в общем-то начинал так, по чистой случайности. У нас в санатории часто лечились художники… в послевоенные годы. Денег у людей не было. И часто расплачивались за наши услуги работами. Ну а потом, когда начнешь, хода назад уже нет. Это ведь как наркотик… Позднее я стал покупать вещи и подороже. Кое-что досталось от отца, он собирал по мелочи. А теперь хранить негде, столько всего… Всё самое ценное приходится в банке держать. Со страхованием, сами понимаете, — одни мучения.

— В банке можно держать большие картины? — спросил Петр.

— Маленькие умещаются в сейфе. А те, что покрупнее, — в свернутом виде, трубочкой. Два Пикассо у меня в рулоне лежат. Есть Соня Делонэ… — У старика появилась одышка; покрывшись испариной, он опять шнырял глазами по сторонам и выглядел беспомощным.

Они вышли в коридор, который тоже был увешан картинами, но меньшего размера. В высоком углублении, в конце коридора, Петр увидел еще один крупный портрет жены хозяина. Как и первый, висевший в центральной зале, этот холст был выполнен в бледных, едва различимых, но всё же насыщенных тонах. Женщина сидела в плетеном кресле спиной к смотрящему. Было видно не лицо, а лишь затылок позировавшей с растрепавшимися волосами, собранными в пучок, голые плечи и голени. И снова удивлял размер. Именно это и казалось удачным — то, что автор, выбрав столь безликую позу, не поскупился на формат. Петру вдруг показалось, что он понял то, о чем старик говорил вчера в Пасси за ужином, — Обри отстаивал не что иное, как чистоту идеи.