A moon gate in my wall: собрание стихотворений

Смотрели дети жадными глазами,
как чудо проходило у ворот:
что магараджа, правящий в Низаме,
задумал позабавить свой народ.

Как будто вдруг волшебники и маги

внушив ему такую из затей,
пустили золотые колымаги
процессией для нищих и детей.

Блестели ярко на охране формы,

сверкали аксельбанты и мечи,
толпа кричала выше всякой нормы,
бравурный марш играли трубачи.

Парад прошел. Народ валил оравой.

И все исчезло за углом. И нет.
А дети у решетки за канавой
стояли долго и смотрели вслед.

И позже, в темном и сыром подвале,

под шорох крыс, закутавшись в тряпье,
еще так долго все переживали
чудесное видение свое.

22 марта 1974 г.

439. В парижском кафе (Баллада о двух друзьях)

Давид Рубинчик
и Яша Иоффе
берут графинчик
и черный кофе,
и вспоминают, как было дома,
над кружкой кофе и жю-де-помма.

В далекой юности, до Парижа,

один был черный, другой был рыжий,
любили маму, блины и кашу,
и жизнь казалась куда уж краше!

Один жил в Пинске,

другой жил в Минске,
встречались оба
однажды в Двинске.

Но оказалось

все в жизни ломко:
и вот осталась
пустой котомка…

Они попались и отсидели

по десять лет и по две недели
и одном из жутких местечек в мире,
и залитых кровью снегах Сибири.

И много позже, уже в Париже,

сойтись случилось гораздо ближе.
Один весь лысый, другой весь белый:
бывает в жизни такое дело!

Давид Рубинчик

берет графинчик,
а Яша Иоффе
пьет черный кофе.

И вспоминая, как было дома,

над кружкой кофе и жю-де-помма,
склоняет каждый свою ермолку,
и слезы капают втихомолку.

22/23 марта 1974 г.

440. Старуха [207]

Старая старуха
с палкой шла
по дороге пыльной
вдоль села.
Старая старуха
утомилась,
отдохнуть на лавочку
садилась.
Старую старуху
тут спросили:
«Далеко ли, бабушка,
ходили?»
Старая старуха
отвечала:
«Далеко…
до самого начала!
У меня дороги
больше нет
я до дому
потеряла след…»

4 февраля 1975 г.

441. Ноктюрн («Гроздья рябины краснели над серым забором…»)

Гроздья рябины краснели над серым забором,
каркало хрипло в осеннем саду воронье,
нищие прятались с улицы в темные норы,
кутаясь тщетно в подбитое ветром тряпье.

Город вечерний устал от работы и замер.

Выла собака у чьих-то закрытых ворот,
путались в сумерках капли дождя со слезами
сирых, голодных, больных, стариков и сирот.

Только в часовне еще догорали лампады,

кто-то молился у полузакрытых дверей.
В мире так мало бывает тепла и отрады —
Боже, спаси и помилуй людей и зверей!

16 мая 1976 г.

442. Память о Пекине [208]