Amor legendi, или Чудо русской литературы

Текст Лескова демонстрирует бросающиеся в глаза буквальные лексические соответствия с текстом русского перевода «Метафизики половой любви», о чем свидетельствует уже и многое из вышеизложенного. В качестве основания моего утверждения здесь можно указать лишь на некоторые случаи. Дословно или по смыслу между собой перекликаются целые семантические поля двух текстов: драма любви, страшная драма, страшное дело, трагическое, страсть, пылкость, прилив желания, сердце кипит как зверь, мимовольно, проснувшаяся натура, соблазн, обладание, несносная власть, высочайший восторг, удовольствие, страстное увлечение, ревность, измена, преступление, обезуметь, интрига и т. п. Еще более показательным фактом является то, что в обоих текстах возникает лексический мотив «Амура» (у Лескова «амуры»), а перифрастическое обозначение зла в русской «Метафизике любви» и в повести Лескова актуализирует лексему «демон» (соответственно: «злой ‹…› деспотический демон» и «демоны с цепи сорвались» в главе 10). Шопенгауэр говорит о «симпатии крови» («Sympathie des Blutes»), Лесков характеризует страсть Катерины: «Кровь ее кипела» (гл. 6). Далее, необходимо отметить, что описания внешности Сергея неизменно сопровождает эпитет «красивый», а Шопенгауэр в своей «Метафизике…» исходит из того, что именно наружная красота, чувство прекрасного («Schönheitssinn») является коррелятом полового влечения. Следует также упомянуть, что лейтмотивным в повести Лескова становится слово «зло» и все его производные (наряду со словами худо и худой): зло, злоба, злодей, злиться, зол, злой смех и т. д. Все эти лексические совпадения, безусловно, достойны более глубокого исследования; однако к ним необходимо относиться с известной осторожностью, поскольку лексикон описаний половой любви и понятийная структура драматизированного конфликта вообще имеют довольно стандартизированный состав.

12. Биографический контекст

Лесков неоднократно утверждал, что природой его творческой индивидуальности являются истина и анализ, что у него мало поэтического воображения, и что ему лучше всего удаются характеры, с которыми он чувствует определенное сродство[400]. В связи с этим представляется вполне уместной отсылка к биографическим обстоятельствам и личностным свойствам Лескова, которые способны были бы объяснить его интерес к Шопенгауэру, хотя бы это были и чисто умозрительные соображения.

Молодой Лесков очень хорошо знал немецкий язык и немного французский, был начитан и даже, можно сказать, имел страсть к чтению. Современники описывают его как человека в высшей степени эмоционального, способного к интенсивным переживаниям, в том числе и эротическим. Его отношения с Aphrodite pandemos (любовь земная) весьма насыщенны – в диапазоне от киевской казачки и петербургской проститутки до парижской гризетки из Латинского квартала. Кроме того, его опыт супружеской жизни изобиловал и страданиями, и страстью – именно в 1864 г., когда в его жизни появилась новая женщина, этот опыт вновь актуализировался. В эти годы Лесков говорит об «Амуре проклятом», который терзает людей, и для обозначения своих переживаний использует немецкое слово «Liebes-fieber» (любовная горячка)[401]. Благодаря своей более ранней деятельности в уголовном суде он хорошо знал бездны преступной психики (о которых идет речь и в романе «Некуда» – см. главу «Что на русской земле бывает»), а Шопенгауэр в своем трактате указывает на судебные протоколы как на особенно убедительное доказательство своей теории[402]. Можно предположить также и то, что Лесков, создавая свой роман «Некуда» (опубликован в 1864 г.), мог иметь в виду нападки русских левых (нигилистов) на философию Шопенгауэра. Свойственный Шопенгауэру критицизм в восприятии современности, его неверие в исторический прогресс, его отрицание вульгарно-материалистических и революционных теорий и враждебное отношение к толпе, безусловно, могли привлечь внимание Лескова. Однако и этот аспект, насколько я могу судить, до сих пор является совершенно непроясненным.