Amor legendi, или Чудо русской литературы

Возрастанию популярности Шопенгауэра благоприятствовало не только частое упоминание имени философа в различных изданиях и рецензиях, но и ряд других факторов. Метафизика Шопенгауэра была не столько умозрительно-герметичной системой, сколько вполне доступным учением о человеке и окружающем его мире. Его этика, в отличие от этики Канта, описательная, а не предписывающая. Отказ от категорического императива делает учение Шопенгауэра более понятным для читателя, проявляющего к нему практический рациональный интерес. Русский читатель мог также найти у Шопенгауэра доступное изложение путей познания жизни и преодоления бытия.

Восприятие Шопенгауэра облегчалось тем, что язык мыслителя – понятный и ясный – отличается наглядностью и стилистической простотой. Он сознательно хотел быть не «архитектором понятий», а представителем наглядной и доступной «практической философии». Русский читатель, в достаточной степени владеющий немецким языком, мог позволить себе читать Шопенгауэра в оригинале. Упреки, предъявляемые в России к «туману» немецкого идеализма, в первую очередь к «тернистому языку» Гегеля[415], не относились к Шопенгауэру. Зачастую афористическая точность мысли делала его скорее творцом крылатых слов и выражений.

Чтение облегчало и внешнее разделение произведений Шопенгауэра на главы с четкими, запоминающимися заголовками, выделяющими существенное. Такие главы, как «Об истории», «О смерти…», «Метафизика половой любви», «О ничтожности и страданиях жизни», «Об этике», «О женщинах», «О писательстве», возбуждали любопытство читателя и были доступны вне общего контекста; для их понимания не надо было быть знакомым со всем творчеством Шопенгауэра. Образованный человек мог читать эти главы, не прилагая особых усилий, без каких-либо предварительных знаний. То, что отдельный индивид уже когда-либо эмпирически наблюдал, или о чем он думал, все это он мог найти в системном изложении в трудах Шопенгауэра, но при этом в форме редкого сочетания концентрации мысли, наглядности и точности языка. «Tua res agitur»[416] является именно в России одним из наиболее важных связующих звеньев между Шопенгауэром и его читателями.

II. Характерные особенности исторического периода

Пессимизм, которым было проникнуто общество после 1848 г., известным образом благоприятствовал популяризации Шопенгауэра в Германии. В России же политические события и веяния времени в еще большей мере способствовали созданию благоприятной почвы для восприятия и распространения его идей. Поражение декабристов, консервативный и суровый режим Николая I, боязнь революции в России после европейских событий 1848 г., существование крепостного права до 1861 г., волнения и покушения 1860-х годов (начиная с 1862 г.), репрессивные контрмеры правительства, экономические кризисы, по сути дела развалившаяся система образования и, наконец, убийство Александра II в 1881 г. создали идеальную почву для пораженчески-пессимистических настроений и идей. Не считая эйфории периода оттепели, связанной с реформами 1855–1861 гг., Россия начиная с 1825 г. переживала постоянный и глубокий кризис во всех сферах жизни. Еще Пушкин сетовал в «Евгении Онегине»:

Отрядом книг уставил полку.
Читал, читал – а все без толку:
Там скука, там обман иль бред;
В том совести, в том смысла нет;
На всех различные вериги;
И устарела старина,
И старым бредит новизна (гл. I, стр. XLIV).

Спустя несколько лет Чаадаев назвал Россию «пробелом в нравственном миропорядке». Отсутствие жизненной перспективы, внутренняя пустота и скука породили тип «лишнего человека». На фоне такого бедственного положения в середине столетия в России происходит «смена философской парадигмы»: первоначальное восхищение Гегелем уступает место увлечению Шопенгауэром. Если русские вначале преклонялись перед Гегелем, «кланялись ему, как буряты своим фетишам»[417], то вскоре его тезис «что разумно, то действительно, что действительно, то разумно» стал восприниматься с растущим недоверием. Читатель был недоволен тем, что изречение могло быть истолковано как оправдание существующих в обществе недостатков, например, крепостного права. Тургенев отразил это недовольство в своих «Воспоминаниях о Белинском»:

Неужели же нужно было признать все, что тогда существовало в России, за разумное? Толковали, толковали и порешили: вторую половину изречения не допустить[418].