АСКЕТ

В какой-то момент ко мне вернулась ясность сознания. Точно индийский «ветерок» тронули. Такие вешают на окнах поклонники всяких восточных штучек. Металлические цилиндры, соприкасаясь, издают инфернальный звон, наполняя реальность мыслью об иллюзорности всего сущего. Меня это раздражало. Теперь я понял, почему. В миг непрошенного просветления до меня дошло — а ведь семижильный Яшка имеет шанс, пробежав без обузы несчётное число километров по заснеженной пустыне, наткнуться на людей. Мои девяносто пять килограммов, усугублённые до центнера ледяным панцирем одежды, лишают его последней надежды. Мне стало страшно. Вдруг на глупого Яшку возьмёт и тоже снизойдёт, как сейчас на меня? Его медитация отличается от моей лишь своей динамичностью. Я вошёл в транс, валяясь на ползущей по снегу кухлянке, а Яшка вполне может добиться тех же результатов, двигаясь в завораживающе монотонном ритме.

Я видел удаляющуюся в темноту пурги сгорбленную фигурку Яшки. Снежная масса укутывает мои пульсирующие болью ноги. Пытаюсь разгрести снежный завал на лице. Руки не слушаются. Они каменные. Смиряюсь и принимаю покрывало, наброшенное кем-то на мои веки. Тундра склонилась надо мной и смотрит, не отрываясь, пустыми глазницами. Умирать страшно…

— Нельзя спать! — Тупые удары по лицу. Почему я не чувствую боли от пощёчин? — Отдыхать надо. Трут высох. Яшка огонь делать будет.

Я застонал. Недоумённо воззрился на чукчу. Не ушёл? Видение… Бред… Только где видение? Было тогда? Или сейчас Яшка плод моего умирающего воображения?

— Пить…

— Нельзя снега кушать! Кишка мёрзнет. Весь мёрзнешь. Яшка воду греть будет. Пить давать!

С этими словами проводник вытянул у меня из-за пояса флягу. Влил остатки спирта мне в рот. Принялся набивать сосуд снегом. Тепло заструилось по гортани, разлилось по рукам. Яшка неподалёку колдовал над кучкой мха и тонких веток. И когда успел набрать? Скоро послышался сухой треск костра.
Понимает ли Яшка, что без меня он имел бы шанс выжить? Осознаёт ли, что то, что он сейчас делает, в цивилизованном мире называется самопожертвованием? Глоток спирта согрел и вернул способность смутно соображать. Как поступил бы я на его месте? Как называется то, что я, понимая, что лишаю Яшку последнего шанса, молчу? Моя песенка, безусловно, спета. Я не могу двигаться. У меня жар. Наверно, вот-вот начнётся гангрена… На что я надеюсь? Имею ли право цепляться за последние часы ценой чужой жизни? Стало тоскливо.