АСКЕТ

— Тем и отличается, что он своё счастье сегодня и сейчас чует. Другие всё больше прошлое перебирают или о будущем фантазируют. Им бы скорее это самое СЕЙЧАС проскочить. Как вот тебе. А в этом сейчас , может, самое оно и есть. Может, это главный час в твоей жизни.

Гляди-ка, — Палыч оглянулся на залепленное снегом окно с крошечными прорубями свободного от заносов стекла — пурга улеглась. Скоро полосу расчистят и тронемся. Согрелся? Пойдём, что ли, покурим.

Мы стояли на крыльце и пускали пушистые клочья дыма, который смешивался с выдыхаемым нами в стужёную полярную ночь паром. Белёсые облака, рождённые дыханием, не отличались по цвету от огромных, выше человеческого роста, сугробов. На секунду мне показалось, что это мы помогли могучему Северу выстроить на его вечной мерзлоте гигантские снежные укрепления. Старались заодно с ним. За радение он вознаградил своих помощников сполна, развернул на небе разноцветную ленту. Мы смотрели на всполохи, которыми одаривало нас Заполярье.

— Дяденька! — Закутанный с головы до ног колобок, задрав краснощёкую мордочку вверх, дёргал Палыча за полу его мехового полушубка. — Подними меня туда!

Палыч серьёзно посмотрел на колобка.

— Полярное сияние потрогать хочешь?

— А можно?

— А чего же нельзя? — Он подхватил девочку на руки и поднял высоко над головой. Она выпростала крошечную лапку из пуховой рукавички и потянулась к зелёно-красным вспышкам. — Чувствуешь, какое холодное?

— Ой, даже пальцам больно! — девочка засмеялась. — А я думала, оно тёплое!

— Холодное! Оно же полярное!

Так в моей памяти и отпечатались эти две фигуры с поднятыми к переливающемуся небу руками. Стылый Алыкель. Ночь, длиной в полгода. Сугробы, обнявшие смущённый великолепием северного неба аэровокзал. Неказистый покачивающийся столик в буфете. Сонный голос из динамика, объявляющий посадку…

Прошло больше двадцати лет. Не сразу, но я всё же научился замирать от пульсирующего в каждой клеточке счастья, о котором говорил бывший з/к. Прав был Палыч. Счастье отыскивалось всюду. В больничной палате, когда изломанное тело выло от боли. Тогда счастье нашлось отпечатанным в книге открытого внезапно писателя. Оно напомнило о себе, проплыв мимо в образе невероятной красоты девушки, когда меня с позором вышвырнули с работы. Когда я стоял у гроба ближайшего друга, оно сжимало моё сердце острой мучительной благодарностью за пятнадцать лет надёжности его плеча.

Как сложилась бы моя жизнь, не застрянь я тогда в заледенелом понуром аэропорту? Проскочи эти выматывающие трое суток.
И какое счастье, что великомудрые учёные не изобрели ускоритель времени.

МОЛЧАНИЕ-ЗОЛОТО

— Ну, что, господа-товарищи! — губернатор откинулся на своём кожаном троне с пневмолифтом. — Чёрт вот теперь знает, как и обращаться-то к вам, — хохотнул он низким, хорошо поставленным голосом и стал похож на добродушного барина перед челядью. — Давайте уж просто — пацаны! Не первый год ведь знакомы. — Вокруг послышались услужливые смешки. Пошутить изволили. — Я, конечно, в ваших журналистских штучках мало что смыслю, так что сами давайте.