Атаман Устя

Прошелъ день, наступила и ночь, а никого не видалъ Лысый на дорог. Будто заколдовало. А ужь за ночь кто же подетъ или пойдетъ тутъ. Дичь, глушь, горы вздымаются черныя да будто лохматыя въ темнот. И какъ-то страшно глядть самому разбойнику, Лысому, а для горожанина какого или мужика — разв дня-то мало, чтобы засвтло по своему длу пробраться. А теперь кого и застигнетъ темь въ пути, то ужь, конечно, онъ напрямки коротать дорогу черезъ Козій Гонъ не станетъ въ глухую ночь, а дастъ три версты объзду по большой дорог.

Вотъ и приходится на утро итти съ пустыми руками. А оставаться еще нельзя — хлбъ весь; еще утромъ послдки сълъ. Вздыхаетъ Лысый… Отъ тоски, да отъ голода вылзалъ онъ еще въ сумерки изъ своей засады середь ельника, полазилъ по гор, чтобы отсиженныя ноги промять и голодъ унять въ нутр;- и затмъ опять заслъ.

— Да нтъ… Гд же? Что-жь тутъ теперь? вздыхаетъ онъ. Кто же тутъ въ ночь подетъ. Вотъ разв мсяцъ кого обнадежитъ и въ путь подниметъ, больно ужь хорошо свтитъ, да и ночь-то тихая, прохладная… По прохлад, да при мсяц въ эдакую тишь куда лучше въ пути быть. А вотъ смотри, какъ на зло никто не проминуетъ.

Долго сидлъ Лысый молча и не шевелясь среди тиши ночной, на небо глядлъ, на звздочки, на мсяцъ, что серпомъ серебрянымъ изъ за горы выплылъ и пошелъ уходить въ небо все выше да праве. Скоро сталъ мужикъ опять подремывать съ тоски. Любилъ онъ спать, да еще и то любилъ, что бывало во сн зачастую увидитъ своихъ жену, сына… Говоритъ съ ними. Живетъ въ изб своей.

Вотъ какъ на-яву все привидится… Проснется и какъ-то хорошо, легче на душ станетъ. Будто домой сбгалъ на одну ночь и вернулся въ разбойный станъ.

Сталъ было ужь Лысый сильно клевать носомъ… но вдругъ почудилось ему что-то… Трещитъ что-то и стучитъ… Прислушался онъ. Вправо со стороны города и впрямь что-то среди тиши раздается… Но еще далеко. Такъ далеко, что, поди, съ версту. Ночью да въ эдакую тишь издалека все слышно. Прошло нсколько времени, и Лысый пріободрился. Привсталъ онъ, радуется и слушаетъ.

— дутъ! Ей-Боху дутъ! проговорилъ онъ наконецъ.

Вдали явственно раздавался конскій топотъ. И вотъ все ближе да ближе, да ясне… По Козьему Гону приближался кто-то. Но чмъ ближе и ясне былъ конскій топотъ, тмъ опять печальне становился Лысый.

Дло опять неподходящее на него трафилось. Конечно, можно выпалить, да посл-то что будетъ. Самого вдь ухлопаютъ.

— Эхъ-ма… Незадача мн хораздо! ахнулъ Лысый.

Дло въ томъ, что по ущелью приближался къ нему, ясно и отчетливо раздаваясь среди тиши ночной, двойной конскій топотъ двухъ, а то пожалуй и трехъ коней. А ужь двухъ то наврное.

А съ двумя прозжими что-жь сдлаешь? Ну одного ранишь крпко и сшибешь, даже хоть и наповалъ, замертво. А другой-то?.. Что-жь, онъ разв смотрть будетъ. А по Козьему Гону ночью разв подетъ кто безъ ничего. Ужь хоть топоръ, а все про запасъ возьметъ.

— Одного убьешь, а на друхого и вылзай съ пустыми руками, чтобы онъ тебя пришибъ! разсуждалъ Лысый и спохватился поздно, что топора еще не взялъ.

А топотъ ближе… Вотъ фыркнулъ одинъ конь, и слышитъ Лысый голосъ звонкій молодца прозжаго. Разговариваютъ, должно…

— Небось… По холодку… Недалече… Во… слышитъ Лысый и сталъ таращиться на дорогу.

На заворот показалось что-то живое, сталъ мужикъ приглядываться и чуть не ахнулъ громко… детъ на него шажкомъ молодецъ верховой, да одинъ-одинехонекъ, а другого коня въ поводу ведетъ… И оба коня большіе, одинъ блый, идутъ размашисто, видать, дорогіе помщичьи кони, а не крестьянскіе! Захолонуло сердце у мужика отъ удачи. Молодца долой, а коней по этой дорожк, хоть-бы и не поймалъ, за ночь онъ пригонитъ къ Устину Яру. Дорога-то одна и все между ельникомъ. Такъ и поставитъ «пару конь» на атамана.

Положилъ Лысый ружье на сукъ, сталъ на колни и навелъ тихонько прицлъ на дорогу передъ собой.

— Какъ поравняется, такъ и полысну! радуется мужикъ. Забылъ и думать, что грхъ убивать, что въ первой придется жизнь христіанскую на душу брать. Что длать. Своя рубашка къ тлу ближе.

Молодецъ верхомъ халъ покачиваясь, немного не поровнявшись съ Лысымъ, звнулъ сладко да громко и опять заговорилъ съ конями.

— Вали, вали, голубчики… Недалече…

И поровнялся…

Лысый, нагнувшись, прилегъ къ ложу ружья щекой, подпустилъ молодца на прицлъ и дернулъ за собачку.

Ахнуло все кругомъ… Будто вс горы повалило на-земь. Грохотъ раскатился, казалось, до неба и звзды встряхнулъ. Кони шарахнулись и съ маху вскачь! А молодца качнуло было долой, но справился онъ и, крикнувъ, еще нагайкой ударилъ подсдельнаго коня…

— Ахъ, дьяволъ. Ахъ, обида! заоралъ Лысый и, бросивъ ружье, сгоряча подзъ вонъ изъ ельника. Ахъ ты, распроклятый. Запретъ на теб, что-ли?

Вылзъ Лысый на дорогу и ясно видитъ, что ужь за саженей пятьдесятъ прозжій пустилъ коней шагомъ и оглядывается назадъ.

— Ну, счастливъ твой Богъ!.. оретъ со зла Лысый и грозится кулакомъ молодцу. Попадися, лшій, мн въ друхо рядъ — маху не дамъ, дьяволъ. Право, дьяволъ! оретъ Лысый, что есть мочи.

— Ванька! кричитъ вдругъ и молодецъ.

Отороплъ Лысый, глядитъ.

— Ванька, ты, что-ль?… кричитъ опять молодецъ и коней остановилъ.