Атаман Устя

Если купецъ, связанный теперь, помертвдый отъ страха и отъ горя, сидлъ тихо и смирно, дико озираясь, а вокругъ него сидли, тоже скрученные веревками, его батраки и тоже робко поглядывали на атамана и эсаула — то молодцы-устинцы не дремали и не отдыхали. Опрокинутыя лодки вытаскивали на берегъ, а весла ловили въ вод и все готовили и ладили, чтобы перевозить плнныхъ въ поселокъ.

Къ вечеру вс они съ бляны были перевезены и разсажены по разнымъ хатамъ подъ надзоромъ бабъ и молодежи. Устя былъ у себя въ дом и внимательно считалъ деньги, отобранныя у купца, которыхъ оказалось безъ малаго триста рублей, серебромъ и мдью.

Орликъ остался ночевать на блян, чтобы съ утра заняться со всми молодцами дломъ нешуточнымъ: снять судно съ мели и направить его сначала ниже, дальше отъ Устинова Яра, а затмъ другимъ рукавомъ доставить гужемъ и причалить къ своему берегу для разгрузки. Орликъ былъ въ дух, веселъ, несмотря на сильную боль въ плеч отъ раны.

Ванька Черный общался ему на утро доискаться до пули и вытащить ее;

— Только чуръ не драться, эсаулъ! упрашивалъ Черный.

— Да не буду же, дуракъ! уговаривалъ его Орлцкъ.

— Вс вы такъ-то сказываете нашему брату-знахарю, говорилъ Черный, — а какъ за дло примешься, вы орать и по рож. А что проку! Только хуже отъ того. Я у одного такъ-то вотъ молодца въ Сызрани пулю, далече застрявшую, три дня искалъ и нашелъ… Сталъ тащить вилочкой, и серебряной, не простой… а онъ мн въ волосы вцпился.

— Ну, что же?

— Я пулю-то и бросилъ…

— Ну, а потомъ…

— Она и ушла, и пропала…

— Какъ пропала? Что врешь, дуракъ.

— Ей-Богу, такъ и не нашли потомъ; ушла ему въ нутро.

— Съ ней онъ и остался? воскликнулъ Орликъ.

— Встимо, съ ней.

— И живъ?

— Сказываютъ: ничего, живетъ! недовольнымъ голосомъ проговорилъ Черный.

— Ну, стало такъ и слдоваетъ быть. На одинъ золотникъ на земл тяжеле сталъ! шутилъ Орликъ. Это не бда. Отъ грха смертнаго на душ, сказываютъ, человкъ на цлый пудъ земл тяжеле. Не достанешь моей — и такъ прохожу.

— Достану, токмо не дерись, уврялъ Черный.

На утро дйствительно оказалось, что Ванька знахарь недаромъ хвастался своимъ искусствомъ; онъ положилъ Орлика на мосту бляны на спину, руки и ноги ему держали четверо молодцовъ, въ томъ числ и Кипрусъ, и самъ Черный маленькимъ ножомъ разрзалъ эсаулу плечо и крючкомъ, сдланнымъ изъ гвоздя, вытащилъ пулю.

— Тащи, дьяволъ!.. Тащи, дьяволъ!.. кричалъ Орликъ не переставая, и потъ градомъ катилъ у него съ лица.

Когда пуля была вынута, — эсаула выпустили изъ рукъ, и онъ сознался:

— Правда твоя, Черный, будь руки у меня свободны, я бы тебя разнесъ. Когда поранили и свалили съ ногъ, не такъ больно было, какъ когда ты, лшій, ковырять началъ.

— Ну, то-то… я ученый; меня эдакъ не разъ хворые бивали… сознался Черный.

XIX

Какъ только Черный освободилъ эсаула отъ пули, началась работа: бляну обвязали канатомъ и всей толпой стали тащить съ мели.

Нескоро подалось судно, только въ полдень закачалось оно на Волг и снова пошло по теченію. Скоро бляна, управляемая тмъ же лоцманомъ, что служилъ купцу, была доставлена гужемъ вверхъ по теченію къ самому поселку и поставлена у берега. Началась разгрузка зерна. Перевозомъ краснаго товара завдывалъ Ефремычъ, и вс тюки съ добромъ носили молодцы прямо въ домъ атамана.

Дуванъ и длежъ, по обычаю, долженъ былъ произойти посл; прежде всего слдовало разгрузить бляну, чтобы ее самую уничтожить и не оставлять на вод, какъ бльмо на глазу, и «поличное» произведеннаго грабежа.

— Прежде хорони концы въ воду, а тамъ ужъ дувань, что добылъ! было правиломъ во всхъ шайкахъ разбойниковъ. Дуванить, или длить поровну добычу, по суду общему, что кто заслужилъ, было обычаемъ, свято и нерушимо соблюдавшимся испоконъ-вка. Атаманъ могъ только половину всего добра оставить у себя, но не иначе, какъ «про запасъ», для длежа впослдствіи опять-таки между всми поровну.

Въ сумерки, когда Орликъ наблюдалъ за разгрузкой зерна, Устя веллъ привести къ себ купца Душкина, который, связанный, былъ запертъ въ хат Чернаго, подъ надзоромъ двухъ ребятъ на часахъ. Купецъ, унылый, блдный, едва волоча ноги, побрелъ въ домъ атамана, какъ на смерть.

Молодцы обмолвились ему въ бесд ночью, что его непремнно «распалятъ» изъ ружей или повсятъ, или пустятъ въ рчку съ камнемъ на ше.

— Такая заведенья на вашего брата, объяснили они купцу. Батраковъ твоихъ или пустятъ на волю, или возьмутъ въ шайку, какъ кто желаетъ, а теб будетъ судъ и херъ.

— Какъ то-ись херъ? переспросилъ Душкинъ.

— Ну, похерятъ… вашего брата не херить нельзя.

Купецъ понялъ и только вздыхалъ потомъ всю ночь и молился посл этого объясненія.

Когда Душкина привели къ дому атамана и велли ему лзть наверхъ, навстрчу ему вышла мордовка Ордунья.

— Хозяинъ съ бляночки? спросила она ворчливо.

— Да, былъ хозяинъ… глухо отозвался Душкинъ.

— А теперь-то…

— А теперь вотъ…

— Что, вотъ? окрысилась Ордунья, будто обидлась.

Но купецъ не отвтилъ и вздохнулъ.