Атаман Устя

— Полно, Егоръ Иванычъ. Не малодушествуй. Ты не Петрынъ?

— Нтъ, я не Петрынь… Тотъ тебя продастъ или уже продалъ въ отместку и будетъ радоваться, если тебя казнить будутъ въ город за атаманство… а самъ себя хочу покончить…

— Что ты, въ своемъ ты разум?..

— Не знаю, можетъ и впрямь голова не на мст; но буде… буде собираться; эти сборы меня замучили — я много про это раздумывалъ, сидя здсь. Теперь такъ къ случаю, стало-быть, пришлось. Не нын-завтра — все одно. Говори, будетъ какая перемна или нтъ. Всегда ты меня смшками да уговорами будешь водить? Перемны не ждать?

— Ахъ, Егоръ Иванычъ…

— Говори! Во вки вковъ ничего не будетъ? Я не прошу тебя — вотъ тотчасъ все бросай и иди за мной… Ну, годъ, хоть бол года — я буду ждать. Но мн надо знать, будетъ-ли конецъ; есть ли у тебя на душ хоть малость самая любви ко мн, или можетъ быть, или же нту и во вки не будетъ; больше я ничего не прошу.

— Кто же впередъ свою жизнь знать можетъ.

— Не лукавь! Отвтствуй! Ничего нту?

— Теперь… нту…

— Нимало.

Устя молча вздохнулъ…

— Ну… что-жь? Палить, что ли? холодно и спокойно выговорилъ Орликъ, но поблднлъ еще боле, и красивые глаза его зажглись ярче.

— Теперь я тебя пуще всего на свт люблю. Тебя одного… Но жизнь свою разбойную, вольную — пуще люблю. Промнять эту жизнь на другую, простую деревенскую, бабью, — я не могу. А какъ я почувствую чрезъ годъ, кто-жь это можетъ знать. Надостъ эта жизнь — тогда, встимо, кром тебя, мн не съ кмъ уйти и зажить по-просту, по-человческому и по-деревенскому.

— Да есть ли у тебя на душ хоть малость самая ко мн расположенія? Вдь ты мн на это ни разу никогда не отвтилъ.

— Встимо есть, и много!.. Да не того, чего ты хочешь. Ты мн, говорю, много дорогъ… Пуще, чмъ братъ — такъ же родной. Еще малость, и я тебя полюблю такъ же, какъ я покойнаго родителя любилъ!

— Да я не того хочу!!

— Ну обождемъ… Можетъ, придетъ и другое.

— Да придетъ ли? Не лукавь…

— Можетъ все быть.

— Не лукавь, побойся Бога.

— Я прямо сказываю, вотъ какъ предъ Богомъ. Ну обожди, хоть годъ, хоть даже меньше…

— Если я сейчасъ вотъ покончу съ собой, ты пожалешь?

— Я объ этомъ и думать не хочу, да и не могу; мн безъ тебя теперь жизнь не въ жизнь будетъ. Ты у меня теперь одинъ, будто родной.

— Устя?! Побожися, что такъ…

— Вотъ теб крестъ! горячо вымолвилъ атаманъ и быстро перекрестился.

— Чуешь ли ты…. сдается ли теб…. что можетъ быть перемна — ну, хоть чрезъ два года.

Устя долго молчалъ и наконецъ выговорилъ:

— Сдается, что можетъ…

Орликъ бросилъ пистолетъ и, измнившись въ лиц, двинулся къ Уст.

— Давно бы такъ сказывать! нжно произнесъ онъ;- вдь я не теперь прошу; хоть знать мн, впредь будетъ!

Орликъ опустился на полъ около атамана и, обхвативъ его, уткнулся горячимъ лицомъ въ его колни. Устя тихо положилъ руки ему на голову и сталъ отстранять его отъ себя.

— Полно, пусти, встань, Егоръ Ивановичъ, сдлай милость.

— Эхъ, кабы была въ теб сотенная часть того, что во мн кипитъ, то не было бы охоты меня отталкивать, грустно проговорилъ Орликъ.

— Пусти, сдлай милость… Срамно и глядть…. почти сердито выговорилъ Устя.

Орликъ поднялся и отошелъ.

— Срамно!.. Стало ты и впрямь на свой ладъ все видишь и чувствуешь, вздохнулъ онъ.

— Привычка. Я, вишь, атаманю на Волг. Предо мной на земл только и валяются т, что помилованія просятъ! шутливо произнесъ Устя.

— Да вдь и я помилованія просилъ! уже веселе заговорилъ Орликъ.

— Ну, я тебя и помиловалъ… А теперь поведемъ рчь о разбойныхъ длахъ. Я опять къ теб съ тмъ же; мн ужь больно хочется купца отпустить на волю.

Орликъ сморщилъ брови.

— Охъ, напрасно… говорю, напрасно.

— Жаль его, ей-Богу жаль; у него жена, пятеро дтей — Богъ съ нимъ.

— Онъ всю Казань подыметъ на насъ. Я его батраковъ допросилъ обо всемъ. Его самъ намстникъ въ лицо знаетъ, и знаетъ, что онъ поплылъ на Астрахань. Пропадемъ мы изъ-за него.

— Онъ общается не жаловаться.

— И ты вришь?

— Врю. Онъ у меня на образа молился, поклоны клалъ. Родителями и дтьми клялся.

— Какъ знаешь. Ты атаманъ и твоя на это водя… Ну, да пущай, ужь такъ и быть на ныншній разъ. Я на счастьи и самъ готовъ… Отпускай!.. Можетъ, онъ мн счастье принесетъ, и мой атаманъ скоро ради меня злополучнаго гнвъ на милость положитъ. Отпускай. Хочешь, я его самъ проведу, а то вдь наши, небось, чуютъ.

— Да. Малина сказывалъ вчера Черному, что надо стеречь его и нагнать.

— Ну, вотъ. Я проведу самъ. Такъ и быть.

— Ну, спасибо. Мн вотъ будто и легче, весело вымолвилъ Устя, вставая.

Орликъ разсмялся.

— Ну, гляди вотъ… Ну, какой же ты атаманъ разбойный. А? Нешто они такіе бываютъ? Ты вдь пичуги бы не тронулъ. Теб, сказываетъ Ордунья, бываетъ курицу жаль зарзать для обда.

— Да… кабы атаманить и не убивать никого, было бы лучше.

— Тогда не надо атаманить — а жить такъ, какъ я теб сто разъ предлагалъ.

— Нтъ, эдакъ я тоже не хочу, воля моя мн дорога, да и все это мн по сердцу; только бы безвинныхъ не убивать. Въ битв, на разбо другое дло… Я самъ, когда въ меня палятъ, валяю тоже въ кого попало; но такъ вотъ, взять связаннаго человка и застрлить или утопить — мерзость, да и грхъ.

Орликъ смялся, весело глядя на Устю.