Атаман Устя

Начальство, лнивое на подъемъ, въ данномъ случа — поневол должно было заступиться и принять какія-либо мры противъ притона душегубцевъ. Большею частью посылалась команда изъ городского гарнизона. Походы эти, впрочемъ, рдко достигали цли: шайка, которую спугнутъ съ одного мста Волги, переходила на другое; случалось, что посл горячей битвы команды съ разбойной шайкой — послдніе, дравшіеся отчаянно въ виду острога, кнута и Сибири, побждали солдатъ, шедшихъ въ походъ и дравшихся неохотно, лниво, а подчасъ и трусливо.

Купецъ Душкинъ зналъ эти обычаи и, съ минуты своего плна на блян, забылъ и думать о своемъ имуществ, а думалъ только о спасеніи жизни. Ласковость атамана его теперь обнадежила. Онъ ушелъ отъ Усти и мысленно молился, общая молебны и свчи разнымъ угодникамъ.

XX

Молодцы-устинцы работали безъ устали три дня и четыре ночи, разгружая бляну. Вс помогали длу, даже бабы и ребятишки; даже злючая Ордунья изрдка приходила пособить, не упуская однако случая непремнно поругаться съ кмъ-нибудь. Одинъ Ванька Лысый, раненый въ грудь, лежалъ въ своемъ угл и вздыхалъ:

— Охъ, хоре мое, убили злоди…

Лысый, конечно, помнилъ и зналъ, что «злоди» настоящіе-то онъ съ товарищами, а что купецъ съ батраками защищалъ отъ разбойниковъ свое имущество и жизнь, но по отношенію къ добросердечному и горемычному Ваньк — и батраки съ бляны были злоди, зацпивъ изъ ружья самаго неповиннаго изъ всхъ устинцевъ.

Орликъ, у котораго плечо сильно болло, никому и виду не показывалъ, что раненъ, а Черному строго приказалъ въ особенности не говорить объ ран ни слова самому атаману.

И только на третій день посл того, что Черный съ помощью другихъ молодцовъ вытащилъ пулю у эсаула, Устя узналъ объ ран своего эсаула и друга.

Ефремычъ, или «Князь», знавшій все, что только творилось въ Яр, узналъ и счелъ долгомъ доложить атаману.

— Нашъ вдь эсаулъ подшибленъ купецкими то подлецами.

— Раненъ? воскликнулъ Устя. Куда? Какъ?

— Въ плечо. Третевось Черный изъ него пулю на блян вытаскивалъ.

— Ну?

— Вытащилъ благополучно.

— Кто теб сказывалъ? Орликъ? Черный?

— Нту-ти, одинъ изъ молодцевъ, что держалъ эсаула за ноги, когда пулю тащилъ Черный.

Устя тотчасъ собрался и отправился въ хату Орлика.

Эсаулъ только-что допросилъ двухъ батраковъ купца о разныхъ подробностяхъ, которыя были ему почему-то нужны, и, отпустивъ ихъ, собирался отдохнуть.

Устя вошелъ съ вопросомъ объ ран.

— Эвося, хватился, родимый, разсмялся Орликъ;- ужъ заживать начало.

— Я не зналъ. И какъ же ты самъ мн не сказался. А?.. Не грхъ ли, Егоръ Иванычъ? съ укоризной вымолвилъ Устя.

— Зачмъ? Что-жъ къ теб лзть съ пустяками. Какое теб дло, если кого изъ шайки поранятъ?

— Кого другого… Да… А не тебя!.. рзко, но съ чувствомъ, которое сказалось въ голос и въ лиц, вымолвилъ Устя.

Орликъ замтилъ это и зорко глянулъ на атамана. Съ минуту глядлъ онъ ему въ глаза и молчалъ. Устя опустилъ глаза. Эсаулъ наконецъ вздохнулъ и понурился.

Наступило молчаніе.

Устя, очевидно, понялъ нчто особенное во вздох и въ раздумьи Орлика и, не прерывая молчанія, сидлъ не двигаясь и глядя, какъ виновный.

— Да… вотъ жаль!.. Плечо продырявило и теб жаль, заговорилъ Орликъ глуко и печально. А души моей теб не жаль; изныла вся душа — а теб что… и горя мало. Чудно!

— Въ этомъ я теб помочь не могу… едва слышно проговорилъ Устя.

— Не можешь! разсмялся Орликъ почти озлобленно. Въ своемъ сердц двка не вольна! Къ кому сердце само ляжетъ! Такъ ли?

— Много разъ я теб все пояснялъ… также тихо сказалъ Устя. Что-жъ, опять за старое. Знаешь вдь, что ничего тутъ подлать нельзя, лучше и не заговаривать.

— Ну, а если я помирать соберусь? И это тебя не пройметъ? Отвтствуй.

— Я не понимаю.

— Если я зарокъ дамъ: быть убиту у тебя на глазахъ, а то и самъ вотъ… Ну, хоть сейчасъ.

— Полно, усмхнулся Устя.

— Пугали ужъ знать… другіе. Не вришь?

— Не пугалъ никто… а что пустое болтать, вашъ братъ чего не надумаетъ.

— Чей братъ? вдругъ обидчиво произнесъ эсаулъ.

— Я тебя ни съ кмъ не равняю! спокойно и вразумительно проговорилъ Устя, какъ бы извиняясь. — Я другое хотлъ сказать… Ты изъ дворянъ, а дворяне баловники: влзетъ что въ голову съ сыту да съ довольства барскаго… ну и вынь, да положь… Самъ знаешь, что баре — затйники и прихотники; все имъ по щучьему велнью подавай.

— Такъ я изъ дворянъ? горячо воскликнулъ Орликъ. — Я съ жиру бшусь, а? Съ какой это радостной жизни, позволь узнать. Что я здсь въ своей усадьб живу съ крпостными людьми, а? Съ радости да съ сыту я бжалъ на Волгу и въ душегубы да въ воры записался, да купцовъ ограбляю, да эсауломъ въ воровской шайк состою? Все это съ сыту, съ жиру?.. Гд Черный, Малина, Кипрусъ, калмыки и сибирные, тамъ и я… такая же голытьба, негодница.

— Захоти самъ — атаманомъ будешь, пробурчалъ Устя.

— Не лукавь, не гни въ другую сторожу. Знаешь, что мн плевать на атаманство твое; знаешь, зачмъ и почему я застрялъ у тебя въ Яр, а не ушелъ дальше, за предлы россійскіе, какъ сначала полагалъ. Нтъ, вотъ что, Устя… Вотъ что я теб теперь скажу…

Орликъ всталъ и, блдный, подойдя къ стн, сцпилъ съ гвоздя короткій турецкій пистолетъ. Затмъ онъ шагнулъ къ Уст…