Атаман Устя

— Терпть я ихъ не могу! выговорилъ атаманъ. — Видлъ я такихъ, когда въ Ростов сидлъ; да и секретарь-то мой московскій, изъ-за котораго мн пришлось на Волгу итти, эдакій же былъ уродъ.

— Нтъ, этотъ не уродъ. Онъ изъ себя красивый, сказалъ Орликъ. — Только вотъ говорю: барченокъ крупичатый и на меду вареный.

Десять верстъ прошли устинцы, не отдыхая, бодрымъ и скорымъ шагомъ. Посл часового привала и закуски хлбомъ съ ключевой водой, отрядъ поднялся снова и снова бодро зашагалъ дале.

Солнце уже сло, когда устинцы достигли узкаго темнаго ущелья среди двухъ высокихъ горъ.

— Какъ разъ во-время! сказалъ Орликъ. — Присядь, отдохни, ребята, въ куч и закусить опять, кто желаетъ, а я вамъ покуда поясню, что длать, сызнова, чтобы не попортили.

И когда вся шайка разслась съ трудомъ въ куч на узенькой троп, пролегавшей чрезъ ущелье, Орликъ снова подтвердилъ тотъ же приказъ: посл его встового выстрла зачинать и палить, елико можно чаще, въ кучу, чтобы сразу боле половины было подбито; ползутъ коли солдаты со зла на выстрлы въ самую чащу, — ждать каждому тихо и молча съ готовымъ зарядомъ, и когда наткнется тотъ совсмъ — палить въ упоръ; если же бросится команда бжать назадъ, бить вслдъ по ущелью. А затмъ, по его, Орлика, крику вылзать изъ кустовъ и живо на тропу тоже въ кучу… и въ догонку; кто выпалилъ, лзь назадъ и пропускай того, у кого зарядъ въ ружь — и такъ одинъ за другимъ и чередуйся по четыре по пяти заразъ.

— И пойдетъ у насъ пальба безъ молчка. Вотъ капралъ нашъ и почнетъ удирать, а не лзть. А мы знай будемъ за нимъ шагать да подстрливать… всхъ и уложимъ; а ужь кому живу остаться — тому у насъ въ ногахъ валяться.

Когда стемнло совсмъ, устинцы уже давно разсыпались невдалек отъ дороги по двумъ склонамъ горъ, сплошь заросшимъ частымъ кустарникомъ, и въ ущельи Козій Гонъ наступила такая тишина, что нельзя было бы поврить присутствію на дорог полсотни разбойниковъ.

Орликъ умостился подъ высокой елью тоже саженяхъ въ десяти отъ дороги.

Прошло много времени, и ночная тишина не нарушалась ничмъ… Впереди на краю ущелья ничего не виднлось.

Въ окрестности тоже было тихо.

Орликъ началъ смущаться, но молчалъ и пытливо глядлъ въ конецъ ущелья.

Устя, сидвшая въ чащ неподалеку отъ него, не вытерпла и тихо ползла къ высокой ели.

— Орликъ! я къ теб; роба меня одолла.

— Что? лшаго, что ли, испугался! досадливо и грубо проговорилъ эсаулъ.

Устя удивилась. Никогда еще, пожалуй, ни разу Орликъ не говорилъ съ ней такимъ мужскимъ голосомъ.

— Нтъ, не лшаго… а не сплоховалъ ли ты, понадявшись. Можетъ, они хитре насъ.

— Кто они! также досадливо мычнулъ Орликъ.

— Петрынь съ капраломъ! Кто?

Эсаулъ молчалъ. Смущеніе и злоба душили его. Неужели маху далъ, думалось ему. Его чижикомъ величалъ, а самъ, старый воробей, на мякин поймался…

— А если они въ Яръ обходомъ двинули вс; а мы тутъ сидимъ ночью и пустое мсто стережемъ!

— Ахъ, Устя, замолчи! и безъ тебя тошно. Ну, что-жъ я-то скажу! что жь я святъ духъ, что ли? воскликнулъ Орликъ громко.

— Ты чего!.. Эй! меня, что-ли? раздался въ кустахъ голосъ Малины.

— Смирно! крикнулъ Орликъ на все ущелье гнвнымъ голосомъ, а слово это огласило Козій Гонъ, какъ выстрлъ, и откликнулось въ горахъ.

Наступила снова та же полная невозмутимая тишина, полное безмолвье окрестное, будто вся природа спала подъ покровомъ и теплынью ночи.

Вдругъ послышался дальній звукъ, странный, неопредленный, непрерывный…

Орликъ прислушался съ замираніемъ сердца, догадался и вздохнулъ свободно. Это былъ скрипъ колесъ. А онъ вспомнилъ, что одна телга у команды, въ которой шла именно его лошадь, данная имъ Петрыню, скрипла въ пути надъ его ухомъ, когда онъ бесдовалъ и шутилъ съ капраломъ.

— Обозъ съ собой взялъ, подумалъ Орликъ, и крикнулъ среди тишины и темноты ночи: береги, держи ушки на макушк. Ребята, помни: жди моего выстрла и раньше никто не пали, коли и своя, и наша жизнь дорога.

Орликъ едва сидлъ на своемъ мст отъ радости. Какъ гора съ плечъ свалилась у него отъ этого скрипа телги. Одно его нсколько тревожило: начинался разсвтъ и по расчету времени, когда команда подойдетъ въ Козій Гонъ, станетъ уже значительно свтле въ ущельи.

— Не бда; ловить и палить будемъ ловче! подумалъ жъ. А искать насъ въ кустахъ еще темно будетъ.

Прошло полчаса, скрипъ затихъ при вход въ ущелье, но мрный шумъ шаговъ толпы сталъ явственно доноситься до устинцевъ.

Сквозь полусумракъ разсвта можно было различить темную сплошную и длинную массу, которая змйкой растянулась по тропинк, пролегавшей по ущелью.

У Орлика сердце стучало отъ нетерпнія. Наконецъ эта толстая и темная змя поровнялась съ тмъ мстомъ гд засли въ разсыпную устинцы.

Орликъ шепнулъ: Господи благослови!

Онъ прицлился въ голову колонны, гд ему виднлась срая лошадь, а слдовательно и самъ капралъ на ней — и спустилъ курокъ. Полыхнулъ огонекъ подъ елью, и трескъ оглушительный, будто отъ залпа изъ большихъ орудій, грянулъ и раскатился по ущелью… Ахнуло все!.. и люди, и горы, и земля, и небо… Но вслдъ затмъ… другой ударъ!.. Отъ этого удара даже у Орлика екнуло сердце, не то отъ радости, не то отъ оглушенья.