Атаман Устя

Вс молодцы-устинцы — всякъ изъ своей норы — выпалили вразъ, какъ по команд. По всей чащ съ обихъ сторонъ ущелья мелькнули въ кустахъ огоньки, но грохотъ былъ такъ силенъ, что всякъ изъ нихъ ахнулъ, не понимая, что эта за притча.

А притча была — Козій Гонъ и его диковинное эхо.

Сумятица въ команд, вопли и крики огласили тоже оба склона горъ. Нсколько человкъ попадали на-земь.

— Пали!.. Заряжай, братцы! Живо! Бери! крикнулъ потерявшійся капралъ, но голосъ его, ребяческій и перепуганный на-смерть, только смутилъ еще больше всю команду, да ободрилъ разбойниковъ. Команда выпалила, но зря, въ кусты, иные просто вверхъ. Съ обоихъ склоновъ раздалось еще нсколько выстрловъ, и они зачастили безъ перерыва; то тамъ, то сямъ вспыхивалъ огонекъ въ темной чащ кустарника. Ущелье гудло и дрожало… Солдаты бились, толкались, кричали, палили тоже, но падали и падали по два и по три заразъ… Наконецъ, задніе бросились бжать назадъ изъ ущелья, и темная змйка, гд при ясной зар можно было уже различать людей, шумя двинулась обратно; на дорог оставался однако слдъ — раненые и убитые; ихъ было много — недаромъ устинцы цлили и били въ кучу. Орликъ бросился изъ кустовъ внизъ и крикнулъ:

— Ребята! половины не осталось, держи! лови!.. за мной…

Кой-гд захрустли кусты и посыпались на тропу молодцы.

— Ой, лихо, лихо, лихо, лихо! заоралъ и оралъ Малина во все горло, катясь чуть не кубаремъ съ горы внизъ.

Его веселый голосъ ободрилъ всхъ еще больше, чмъ видъ раненыхъ и бгущихъ. Кто и думалъ было обманомъ остаться и просидть въ кустахъ, въ особенности татары, вс теперь ползли внизъ. Атаманъ тоже не дремалъ. Устя палила чаще другихъ, и едва только задніе бросились бжать, Устя выскочила, нашла своего укрытаго въ чащ коня, лихого Киргиза, и, вскочивъ на него, махнула въ догонку.

— Стой, стой, зря поранятъ! крикнулъ отчаянно эсаулъ. — Обожди всхъ, Устя! Ахъ, Господи, убьютъ еще! Устя!

Но Устя уже пронеслась верхомъ, прыгая чрезъ лежащихъ на земл солдатъ.

Молодцы устинцы лихо бросились на бгущаго въ безпорядк врага. Татарва, разумется, какъ всегда, кинулась со своими ножами и вилами на раненыхъ и упавшихъ, просящихъ помилованья, и доканчивала ихъ. Ихъ дло — обшарить карманы и взять что-нибудь подъ шумокъ — деньги, сапоги, шапку или солдатскій походный мшокъ съ разной мелочью по обиходу.

Молодцы-разбойники, какъ Малина, Мустафа или Черный, бросились въ пылу удали догонять, конечно, бгущихъ. Завязалась перестрлка, и устинцы соблюли наказъ эсаула: пока одинъ рядъ, выпаливъ не спша, уступалъ мста и заряжалъ вновь ружья, другой и третій выступалъ впередъ и палилъ въ свой чередъ… Команда, благодаря разсвту, уже сосчитала врага глазами и, ободрясь, начала отстрливаться мтко. Стали валиться и устинцы, но раненые отходили въ сторону, въ кусты, тогда какъ упавшихъ, падавшихъ солдатъ наступавшій врагъ добивалъ на троп.

Орликъ нагайкой собралъ грабящихъ татаръ и погналъ тоже за другими.

— Бейся, поганцы! Успешь наживиться посл, и Орликъ пустилъ татарву на перерзъ врагу.

Куча калмыковъ, башкиръ и мордвы волей-неволей бросились тоже, подгоняемая нагайкой и пистолетомъ есаула и лзла чащей по сторонамъ дороги, чтобы обогнать и обойти отступавшую кучку солдатъ, человкъ уже не боле двадцати. Атаманъ, всегда пылкій и увлекавшійся въ битвахъ, теперь лихо врзался на кон въ самую кучу команды. По немъ выпалили раза четыре, но все мимо. Наступавшіе сзади часто стрляли и, настигнувъ, уже налзали… Обогнавшая татарва спереди бросилась съ своимъ оружіемъ поневол въ рукопашную. Остатокъ команды разсыпался сразу по кустарнику чащи, какъ если бы солдатъ вдругъ разбросало чмъ-нибудь… И началась травля ихъ въ одиночку…

Уже на каждаго солдата приходилось по два и по три разбойника. Малина кидался опять звремъ отъ одного къ другому и рубилъ топоромъ; наконецъ, въ пылу ярости онъ ошибкой зарубилъ на смерть одного изъ башкиръ.

— Ну, плевать! Не въ счетъ! крикнулъ онъ и бросился дале на коннаго врага, но выстрлъ въ лице повалилъ его навзничь.

Когда команда вдругъ разсыпалась въ кусты — командиръ ея, оставшись одинъ, выпалилъ въ упоръ по сибирному, но боле не выдержалъ и, пришпоривъ коня, трусливо пустился вскачь на утекъ.

— Эхъ, обида, уйдетъ капралъ, завопилъ кто-то съ такимъ отчаяніемъ, какъ если бы въ этомъ было особое огромное несчастье.

— Шалитъ, не уйдетъ! крикнулъ атаманъ и, подтянувъ поводья у своего Киргиза, гикнулъ по-казацки и, припустился.

Хорошо и размашисто летлъ срый конь барчука-командира, будто чуя, что уноситъ хозяина отъ смерти, но Киргизъ Усти былъ не конемъ, а соколомъ… Онъ не скакалъ, а летлъ, когда Устя пускала его во весь махъ. Много забралъ переда капралъ, но атаманъ на полуверст скаку, при выход изъ Козьяго Гона въ открытое поле настигъ бгуна и выпалилъ изъ мушкетона. Срый конь съ-маху грохнулся объ земь и перекувыркнулся, а за нимъ покатился по трав и всадникъ.

Устя подскакала, осадила Киргиза и глядла… Конь вскочилъ, хромая, съ перебитой ногой, а всадникъ лежалъ ничкомъ и недвижимо.

— Убитъ? Нтъ! пуля-то одна вдь, стало, убился! думалъ атаманъ.

XI

Въ полдень устинцы были дома.