Батийна

Батийна представила себе добродушное, открытое лицо Джусупа, с иссиня-черной бородой.

— Боже мой, из-за меня сейчас выпороли безвинного дядю Джусупа!

Бубнящие голоса, возня и гулкие удары на улице долго не утихали.

Акимкан, узнав, что Джусупа и его верного джигита привязали к столбу, не на шутку обозлился и поспешно направил гонца.

— Пусть Адыке не сходит с ума. Я с ним рассчитаюсь, и довольно быстро. Джусуп — мой гость, значит, он лицо неприкосновенное. Пусть Адыке не наступает на мой хвост, иначе пропадет, — ужалю.

Гонец донес слово в слово. Их хорошо слышала и Батийна.

— О боже, — прошептала она, — неужели нашлись люди, которые осмелятся пойти наперекор моему свекру?

Угроза Акимкана возымела свое действие — Адыке поубавил свой пыл, хотя еще и огрызался:

— Я тоже сын бека! Пусть Акимкан мне не приказывает! Сам знаю, что делаю!

Но все-таки присмирел. Даже в голосе его слышалось меньше злобы, словно он склонил голову перед всесильным человеком. Прибывший гонец между тем без смущения, громко продолжал пересказывать волю Акимкана:

— Великодушный батыр Акимкан настаивает, чтобы безумец Адыке не ронял своей родовой чести и почитал своих достопочтенных предков. Чтобы должным образом встретил свата и не топтал обычаев народа. Пусть Адыке запомнит: если он будет самовольничать, то управа на него найдется.

Стараясь не показать, что волнуется, Адыке возможно равнодушнее сказал:

— Сообщи своему батыру, чтобы напрасно не кипятился. Тут нет вора, который у бога соль украл.

— Как знаешь, Адыке. Я тебе передал то, что было мне велено передать.

Во дворе настала непродолжительная тишина, затем послышался удаляющийся конский топот.

— Разве дядя Сарала так и уехал, не повидав меня? Столько ехал, ехал… — спросила испуганная Батийна.

Адыке все-таки не решился нарушить обычай гостеприимства, — наверное, из чувства страха он оставил Саралу на ночь. Гость, чувствуя за собой верную поддержку в лице Акимкана, сказал:

— Батийна — наша младшая сестра, Адыке. Ты не очень-то её оскорбляй. Если считаешь меня из недостойного уважения племени, то знай, что твой брат Акимкан тоже приходится родственником Батийне. Не забывай, что и мы не простой народ и унижать нашу дочь не позволим.

Адыке, краснея и бледнея, злился на Саралу. Но против справедливых упреков ничего не поделаешь.

Перед тем как пуститься в обратный путь, Сарала зашел в соседнюю юрту попрощаться с Батийной. Собрав все силы, чтобы не жаловаться родственнику на свои мытарства, она приподнялась на локтях и села.

Сарала молча прошел, молча опустился на колени и поцеловал Батийну в лоб. Рассказав новости, какие произошли в апле после ее отъезда, передав привет от отца и матери, он послушал у нее пульс, — сердце билось учащенно, как птичка в неволе. «Ну и кровожадный пес! Допустимо ли так издеваться над человеком?» — мысленно возмущался старший дядя, а вслух сказал:

— Тебе уже немного лучше, родная моя. Правда, еще держится жарок. Полежи спокойно. И попей день-другой кёк-су[29].

— Скажите отцу, что я живу из последних сил, — Батийна едва сдерживала рыдания. — Он мне часто рассказывал про охотника Эмиля. Правда, отец проводил меня без таких почестей, с которыми охотник Эмиль провожал свою дочь. Зато Эмиль уберег свою дочь от козней джезтумшука, а мой отец сдал меня прямо в руки свирепому людоеду. Скажите ему, пусть торопится, если еще может меня спасти от ненавистного злодея. Это вам аманат — моя сокровенная просьба. Не подумайте, что я говорю сгоряча… Смерть моя будет на вашей совести.

Сарала попробовал утешить Батийну:

— Не делай глупости, Батийжан. Хоть ты и наше дитя, но вошла в чужую семью. Теперь власть над тобой у других. За строптивость и непокорство тебя не пощадят. Бедный твой отец далеко отсюда. Даже будь он рядом, все равно ему нечем помочь. Приведись ему услышать что дурное про любящую дочь свою, он будет страдать. Не береди его больное сердце. Конечно, твои слова передам, обязательно передам Казаку. Не падай духом, не унывай, если помощь придет по так быстро. Прощай, дорогая, будь здорова!

Прежде чем встать на ноги, Батийна еще дней десять пролежала в постели. Жизнь ее ничуть не стала легче. Никто ее не пожалел. Она уединялась в ущелье, заготовляя дрова, и, чтобы немного утолить душевную боль, пела: