Батийна

— Э-э, наш сынок Абыл, — повел речь бедняк Мамыт, — ты единственный наследник всеми нами уважаемого покойного брата. Разве можем мы отказываться помочь тебе в том, к чему ты стремишься? Пусть мы все бедные. Но почти в каждой семье найдется теленок пли овечка. Нам не жаль скота. Да и дочь Казака подходящая для тебя пара. Будет хорошая хозяйка и жена, если ты на ней женишься. С приходом молодой жены и в нашу юрту заглянуло бы счастье, которого мы все тебе желаем, Абылжан. Но, как у нас говорится, что знает бай, знает и раб, рад бы сказать, да не решится. Если дочь Казака — крепкий кумыс для любящего джигита, то Адыке в него давно подсыпал яду. Кто невзначай выпьет этот кумыс, тут же и протянет ноги. Если дочь Казака — острый кинжал и лучший друг джигита, то проклятый Адыке раскалил кинжал до того, что о него недолго и обжечься. Ты знаешь, что Батийна просватана. Этот обычай нашей жизни, Абылжан, ни обойдешь, ни объедешь. Не то что мы, десяток семей каких-то пастухов, — обычаю этому не смог воспротивиться даже всесильный Назарбай из рода кулбарак. Ты, может, думаешь, он пожалел отдать скот? Ничуть. За каждую голову выданного калыма Назарбаю ничего не стоит отогнать хотя бы и по девять голов. Честолюбивый, но щедрый Назарбай не стал бы скупиться. Дело в другом: он пожалел свой народ, чтобы избежать кровопролития… А как быть нам, Абылжан? Неужто нечего бояться пожара, который может зажечь Адыке?

Бедняк Мамыт, доводившийся дальним родственником Абылу, не снимал с плеч видавшую все непогоды шубу и, кроме захудалой лошаденки, ничего не нажил. Да, бедность, как говорится, не порок. Но именно бедность лишила его всех радостей жизни. Красноречивый, глубокого ума человек, не будь он бедняком, многое свершил бы для своего обездоленного рода. Время сделало свое: когда-то высокий и плечистый, он ссутулился, покрылся ржавчиной жизни, подобно охотничьему ножу, оброненному между камней или в густой траве. Лишь язык у Мамыта по-прежнему не притупился: как бритва острый для врагов, мягкий и даже нежный для своих. Все присутствующие слушали Мамыта, словно он исполнял задушевную мелодию на древнем комузе. Одни вздыхали, другие покрякивали, а когда он умолк на мгновенье, в юрте воцарилась сосредоточенная тишина.

— Да, — продолжал Мамыт, поудобнее усаживаясь около разостланного дастархана с яствами и медленно окинув взглядом собравшуюся родню, — жаль, когда лучший скакун не приходит первым к призовому месту, и очень горько, когда влюбленный джигит теряет свою желанную. У нас говорят: у скупых родственников иной молодец может отощать. В нашем аиле Абыл, считайте, один из лучших парней. И мы не допустим, чтобы он затаил обиду на всех нас. Я так думаю: с миру по нитке… кто побогаче — даст коня, корову, кто победнее — овцу, ягненка. Не оставим его в беде. Что скажете на это, братья мои?

С предложением Мамыта согласились все родственники.

— Что имеем, не пожалеем. Дочь охотника Казака, правда, побывала за другим, но хорошая пара для Абыла. Раз Батийна пришлась ему по душе, пусть женится… Но как мы будем держать ответ перед судьями? Какую меру наказания они собираются наложить на бедного охотника, мы не знаем. Поэтому надо переждать, пока они там решат. И если у нас хватит скота, чтобы покрыть иск за беглянку, тогда пошлем сватов.

На этом и порешили. Но Абыл не мог спокойно ожидать своей судьбы. Горячий джигит пристрастился ездить в аил Казака и навещать Батийну. Люди в аиле не сразу поняли, что это к Батийне зачастил жених. Абыла считали молодым муллой. Чтобы послушать Коран в его чтении, Абыла приглашали к себе даже аксакалы. И молодежь любила слушать, как он читает стихи. Словно путник, которому некуда спешить, он садился поудобнее, широко расставив колени, и, разложив длинные, узкие, как бычьи языки, листы серой бумаги, мог часами читать газели древних поэтов. Приятный, бархатистый голос Абыла звучал то высоко, торжественно, то печально и приглушенно.

Но вдохновеннее всего он читал стихи, когда оставался где-нибудь на холме один на один с собой. Никого не стесняясь, расчувствовавшись, молодой джигит говорил с любимой, словно Батийна была рядом с ним. «Как еще читать газели, чтобы они тебе нравились всю жизнь, Батийна? О моя милая! Когда мы наконец останемся вместе? Я готов всю свою короткую жизнь прожить с тобой в дырявом шалаше. А ты? Я верю — ты тоже. И я нескончаемо пел бы тебе газели, пел бы каждый день. И ты научишься читать. Знаешь, как это здорово! Ты сама читала бы книгу «Сорок ремесел». О боже, когда настанет мой желанный день?»

Счастье немного улыбнулось Абылу: в каждый свой приезд он видел Батийну. Надолго ли это счастье? Прочно ли оно? И тут опять помогло его умение читать газели. В какой бы юрте ни сидел Абыл, послушать его собирались джигиты, девушки и молодайки. Приходила вместе с Батийной её джене Сайра. Она заверила Татыгуль, мать Батийны: «Нас не ищите. Никуда мы не денемся и пораньше вернемся».