Батийна

Мать была не против: «Надо же дочке немного передохнуть… Досталось бедняжке. Пусть хоть в родительском доме порезвится. Недолго уже ей дома оставаться».

Печальный голос читавшего газели Абыла обращался единственно к Батийне. Она смотрела на любимого широко открытыми глазами, полными горячих слез. Но это были не слезы пережитой обиды и не жалоба сердца, скорее — слезы радости, слезы надежды на лучшее будущее.

Юноша в действительности был далеко не красавец. Негустые нахохленные брови, не очень тонкий нос книзу как бы расползался по лицу. Ровные белые зубы сверкали в мягкой улыбке.

Но в этом не очень красивом лице было что-то притягательное, родное. И еще ей нравилось, что Абыл уравновешен и рассудителен. Глядя на него, Батийна вздыхала: «Господи, когда ты исполнишь желание двух любящих сердец? Я сгораю от тоски и печали…»

Уже неделя позади, как отца вызвали к бию. Гонец так и объявил: «Эй, бедняк, тебя вызывает бий, ответишь за свою дочь-беглянку».

Никаких вестей. Охотник захватил с собой только ружье и ловчего беркута. Он готов был отдать бию и ружье, и любимого беркута, лишь бы его оставили в покое. При этом он бы сказал: «О справедливые судьи, вот моя голова, отрежьте ее. Но я не позволю, чтобы моя дочь вторично перешагнула порог Адыке».

За такие слова они, наверное, наказали бы отца. Батийна с нетерпением ожидала его возвращения. «Отец, — скажет она, — если ты не хочешь, чтобы твоя дочь дальше мучилась, проводи ее за Абыла».

Сайра тому свидетель, — Абыл и Батийна совсем недавно поделили лепешку и поклялись друг другу:

— Если умрем, пусть похоронят вместе. Но живых нас никто больше не разлучит.

И молодые крепко обнялись. С тех пор Абыла словно подменили. Заломив поля белого калпака, он ходил с гордо поднятой головой, с сияющим лицом. Шептал смущенной Батийне.

— Наш род, Батийна, бедный, но мои родственники для меня ничего не пожалеют. Мать пригласила всех на сход. Люди помогут кто чем: лошадью, коровой, овцой. Посмотрим. Судьи, самое большее, предъявят иск за тебя в „двадцать голов крупного скота, А такое стадо у нас в апле найдется. Не тревожься, Батийнаш.

— Дал бы пам аллах счастья, милый, — прошептала она, опустив глаза, застыдившись, что он обнимал ее за талию, и погладила его руки. — Помощь твоих родственников мы не забудем. Пока есть сила и человек здоров, он в долгу не останется…

Абыл, кажется, порывался что-то сказать, по передумал. По его лицу скользнула беглая тень. Батийна, прильнув к Абылу ласково говорила:

— Абыш, как только отец возвратится, подвязывай белую вату к челке лошади и присылай сватов. Свою судьбу я на этот раз сама решу.

Абыл еще сильнее прижал к себе любимую.

— Хватит. Я никогда, никогда не вернусь туда. И ты меня, милый, больше не отпускай от себя к этим тиранам, — добавила Батийна.

Искусница слагать песни, Батийна, стыдливо поглядывая на Абыла из-под длинных ресниц, пропела:

Жить ли голову склони?
Или, может, для меня
Мой любимый у калитки
Оседлает вдруг копя?

Разорву тиски оков.

Видно, груз тоски суров.
Со своим любимым счастья
Поищу среди лугов.

Горьким дымом по тропе

Я стелилась по судьбе,
У того,
Кто стал пророком,
Я спросила путь к тебе.

Ничего не тяготит —

Сразу сброшу груз обид,
Лишь открой мне путь к свободе,
Мой любимый, мой джигит.

На нежное, белое лицо Батийны набежала тень, в глазах затаилась грусть.

— Не обижай меня, судьба, и открой предо мной путь к свободе, — прошептала Батийна.

Они не заметили, как зарозовел рассвет.

Лишь на пятнадцатые сутки Казак вернулся домой, почернев от горя, измученный дальней дорогой. Он постарел, словно преодолел тысячу препятствий на многотрудном пути длиной в пятнадцать лет. Посеревшие щеки покрылись сеткой мелких морщин, и губы потрескались. В волосах и бороде серебрилась седина, он старчески сутулился. Глаза у Казака покраснели, потеряли свою былую зоркость. То ли он не спал ночи напролет, то ли плакал.

Добрался Казак до аила не на своем коне, а на неказистой кляче. Ни ружья за плечом, ни любимого ловчего беркута на правой руке. Дырявая шуба с комьями репейника на подоле вся истрепалась. Похоже, ехал по бездорожью, пробирался через горные завалы. То ли бежал от преследователей, то ли кто его жестоко избил. Потеки соленого пота на лице. Разодранные штанины кожаных брюк торчат из голенищ большими собачьими ушами. Задники на изодранных камнями и колючками сапогах стерлись до основания.

Татыгуль мгновенно, с первого же взгляда, поняла, что случилось страшное, но не посмела спросить: «Что с тобой? На тебе лица нет!», а про себя думала: «Все кончено. О создатель, чем так мучиться, лучше бы не родиться на свет!»

Татыгуль поспешно встала, охнув, загремела посудой, поставила большую чашку с айраном перед мужем.