Берег ветров. Том 1

Был прохладный, дождливый день апреля. Пастор каугатомаской приходской церкви Альфред Гиргенсон сидел в служебном помещении пастората за большим дубовым столом с точеными ножками и составлял ко дню страстей господних - великой пятнице - лист хоралов. Это был сорокалетний плотный, склонный к тучности, белотелый и грузный мужчина со светлыми, точно лен, волосами и водянисто-серыми глазами. Его лицо, с правильными чертами, выражало самоуверенность преуспевающего человека, на складках затылка под кожей застыл жир человека, с лихвой берущего свое на пиру жизни. Его дед был еще бобылем и отрабатывал барщину у помещика в Пярнуском уезде, отец Гиргенсона стал уже кубьясом, а сам он - пастор большого прихода, автор и издатель духовных книг. Обе его дочери уже с малолетства получают достойное образование (гувернантка говорит с ними дома по-немецки и по-французски), на имя каждой отложена изрядная сумма в банке, и если дети сами будут благоразумны, то ступать по жизненной тропе им будет гораздо легче, чем их родителям.

Господин пастор уже несколько раз обмакивал в медную чернильницу ручку костяной резьбы, но ни одной новой черточки на бумаге не прибавлялось. Стихотворство сегодня, увы, не клеилось, шорох дождя, доносившийся снаружи, нагонял сон, заставлял поневоле зевать.

Духовный пастырь вздохнул и плотнее вместе со стулом придвинулся к столу. Нет, он должен закончить текст хорала, и не ради доходов, которые приносит составление духовных песнопений, а для того, чтобы неустанно бороться против плевел непокорности. Число каугатомаских прихожан, объятых еще чувством глубокого и искреннего уважения к нему, Гиргенсону, явно уменьшалось.

Да, именно святое чувство гнева против непокорных и помогло сегодня господину пастору написать нижеследующие (правда, не совсем самостоятельные) стихи:

Пусть змеиное семя в твоей душе

Сгорит на господнем святом огне

В том, что Иисуса распяли, ты виноват

Плачь и молись, а не то ты низринешься в ад!

Ныне и присно не знать непокорным пощады

Вечно страдать им в пылающих горнах ада.

Ну вот, одна строфа готова. Еще лет пять-шесть тому назад он, Гиргенсон, один сочинял духовные песни для всего уезда, и, хвала господу, он мог быть доволен и самим собой и своими песнями. Теперь же каждый пастор (есть у него талант или нет) сам строчит тексты церковных песнопений; они во многих местах стали такими неказистыми, что консистории следовало бы обратить на это внимание. Взять хотя бы стихи, скроенные этим Умблиа. (Именно «скроенные», - ведь господин пастор Гиргенсон, который, сам, разумеется, «in der Dichtungskunst zu Hause war»[3], не мог считать поэтическим творчеством такую вещь.)

Опустились сумерки на землю

Тишина объяла мирный луг.

Я словам распятого Иисуса внемлю:

«Господи, избави мя от мук!

Чашу горькую испить мне повелося…» - и т. д.

Что в этой строфе поучительного для паствы? И вообще, этот Умблиа и как пастор, и тем более как пробст - ist nicht ein Mann am rechten Platz[4] Собирает всякую чепуху, народные песенки, прибаутки, суетится в певческом и просветительном обществе, как какой-нибудь школьный учитель, - а что пользы от этого церкви?

Eine Dummheit![5] Одно подстрекательство народа, разжигание страстей, пустозвонство. Или взять книжки этих самых Борнхёэ, Вильде и других подстрекателей - mein Gott![6]. Царское правительство ведет здесь ihre Politik[7] - политику обрусения. Но эстонский народ должен раствориться не в русском, а в немецком народе. За это должен был бы ратовать пробст Умблиа с церковной кафедры… это было бы eine richtige Lösung[8] (сам Гиргенсон был зятем Ренненкампфа).

В массах простонародья, конечно, еще большинство таких, которые in der Ideologie[9] поотстали от времени, которые с глупым упрямством держатся дедовской вековой вражды к немцам. Но по ним ведь нельзя судить обо всем народе; более состоятельные и образованные люди давно уже изучили немецкий язык и ввели его в домашний обиход, так что их дети уже могут, слава богу, стать настоящими немцами (правда, господин Гиргенсон заставил своих дочек с малолетства штудировать и русский язык, но это так, на всякий случай). Entschuldigen sie[10], неужели во всем уезде не сыскать лучшего пробста, чем этот Умблиа? Нет, придется-таки все это хорошенько втолковать суперинтенденту - конечно, устно: письменно вести такие дела неблагоразумно. (Если самого Гиргенсона выдвинут в пробсты, то было бы, конечно, хорошо, чтобы это сделал кто-нибудь из соседних пасторов - zum Beispiel[11] Лебеман из Рандвере или, еще лучше, помощник самого Умблиа - молодой Розенфельд…)