Беседы о литературе: Запад

…«Признаюсь, я любил Цицерона и Вергилия, – пишет Петрарка в одном из писем, – бесконечно наслаждался их стилем и талантом, многих других из сонма светил тоже. Но этих – так, словно первый был мне отец, а второй – брат. Теперь мои ораторы Амвросий, Августин, Иероним и Григорий, мой философ – Павел, мой поэт – Давид, которого много лет назад я сравнивал с Гомером и Вергилием, так что оставалось еще неясно, кто выше. Теперь я знаю, кто выше. Но из-за предпочтения тех я всё же не забрасываю этих».

Итак, Петрарка предпочитает веру во Христа и христианских авторов, предпочитает Псалтирь, книгу, о которой пишет: «Хочу, чтобы Псалтирь Давидова у меня была в руках у бодрствующего всегда, всегда перед глазами, а у спящего или у умирающего – всегда под подушкой»… Да, Петрарка предпочитает Псалтирь и Христа, но не отвергает Цицерона и Вергилия и возвращается к тому тезису, который некогда был выдвинут блаженным Иеронимом. Иероним ведь, по-моему, хотя и писал, что их забросил, но не подтвердил это своим стилем и, кажется, способен был любить вместе и тех, и других.

Итак, вот, наверное, очень важный ответ на тот вопрос, который мы постоянно задаем сами себе. Вера или культура? Блаженный Иероним утверждал, что он выбрал веру и отверг культуру, но текстами своими доказал как раз обратное. Он доказал нам, что вера и культура вполне совместимы. Одно не отрицает другого, одно не противоречит другому, одно другого не отвергает. Возможно, именно в этом и заключается одно из открытий XIV века, одно из открытий Возрождения и, в частности, самого Петрарки. Античность продолжает присутствовать в жизни Нового времени. Но она превращается в форму, в которую вкладывается чисто христианское содержание. Античность продолжает существовать, но теперь уже как форма.

Петрарка – путешественник. И, с его точки зрения, всякая жизнь – это путешествие. Петрарка – человек очень сложного характера. Он подвержен приступам тоски, тоски глубокой и постоянной. И вне этой тоски он, в общем, сам себя не представлял. Петрарка берет античные образы, берет формулы и ситуации из стихов римских поэтов, которых он действительно прекрасно знал и любил, и вкладывает в эти образы свое, очень личное содержание. Вот, наверное, в чем заключается феномен Возрождения. Античность стала для людей этого времени (я имею в виду XIV, XV и XVI века) материалом, из которого можно сделать что-то свое, материалом, который можно использовать, от которого можно отталкиваться. Античность стала частью прошлого.

А еще для Данте античность была его личной предысторией. Данте Алигьери не противопоставлял древность Новому времени. Он считал, что Рим древний, в сущности, ничем не отличается от Рима современного. Потому что первые христиане жили не в современном, не в средневековом, а в древнем Риме. И апостол Петр тоже пришел в древний Рим. Данте считал себя принадлежащим именно к тому самому древнему Риму, в который пришли апостолы, к тому самому древнему Риму, в котором прославились мученики рубежа III и IV веков.

Другое дело Петрарка. Петрарка относит себя уже к совершенно новому Риму, к той стране, Италии, для которой древность – это давно ушедшее в небытие и забывающееся, действительно забывающееся прошлое. Петрарка уже полностью принадлежит христианской цивилизации и смотрит изнутри своей эпохи туда, в далекое прошлое, откуда берет строительный материал для своих стихов. Но об этом мы поговорим в один из следующих наших вечеров.

Для тех, кто начал слушать нас позже, сообщаю, что сегодня мы говорим о творчестве Франческо Петрарки, главным образом – на материале его писем, и пытаемся понять, как видел мир, в котором он живет, итальянский поэт XIV века.

Можете ли Вы представить наше православие без иконописи, без храмовой архитектуры, без церковной музыки? Это же тоже культура, которая вошла в ткань нашей жизни.

Я попытаюсь сейчас использовать три слова из того, чтó Вы говорили: архитектура, иконопись и музыка. Церковное пение, иконы и архитектура святых храмов Божьих. Вот если мы возьмем каждый из этих моментов в отдельности и посмотрим, из чего же складывается архитектура храмов, то мы найдем в ней все элементы античной архитектуры. В живописи христианского Средневековья, в росписях на стенах храмов, во фреске, в мозаике, в иконе мы опять-таки найдем те элементы, которые взяты из античной живописи, из античной мозаики. И в музыке церковной то же самое. Я не говорю уже о гимнографии, о церковной поэзии. Вся церковная культура оперирует почти исключительно с античным материалом, но относится к нему именно как к материалу, из которого можно сделать что-то свое. Именно такое отношение к античности исповедует Петрарка: это материал, из которого мы можем строить свое. Это не тот мир, в котором мы живем, – мир изменился. Но это строительный материал, материя, ὕλη, как говорили греки, – лес для того, чтобы строить.