Последним умирает Роланд – тоже с молитвой: «Да ниспошлет прощение мне Бог, мне, кто грешил и в малом, и в большом со дня, когда я был на свет рожден, по этот, для меня последний, бой».
Смерть в невероятно жестокой «Песни о Роланде» совершенно неожиданно начинает толковаться как просветление. Умирающий Роланд лежит под сосной и плачет как ребенок, не сдерживая слёз. Плачет и молится, вспоминая о милой Франции и о своих близких. Теперь перед читателем он предстает уже не как никого не щадивший в боях безжалостный рыцарь, но как человек, неожиданно для себя самого услышавший призыв Христа: «Если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное»[195]
, – и понявший, что смерть – это неФилипп Арьес, известный медиевист первой половины XX века, считал, что в Средние века дети воспринимались как уменьшенного размера взрослые. О том, что у ребенка есть особый внутренний мир, о том, что ребенок мыслит и чувствует не так, как взрослый, в Средние века не задумывались. Детей не только одевали в одежду взрослых, нет. Их еще и заставляли повторять и копировать во всём поведение родителей. Психология ребенка, считает Филипп Арьес, до какого-то момента в истории была человечеству непонятна. Если Арьес прав, это означает, что здесь, в «Песни о Роланде», быть может, впервые в истории европейской цивилизации фиксируется осознание того, что детскость сердца, внутренняя детскость человеческой души есть одно из самых необходимых свойств для христианина. В «Песни о Роланде», очень жестокой и вместе с тем удивительно грустной и удивительно прекрасной эпической поэме, обнаруживается, что теперь человек, умирая, не исходит злобой, как это было с гомеровскими героями, и не замыкается в себе, как Сократ в рассказе у Платона, как Сенека в «Анналах» у Тацита или Катон в биографии Плутарха. Нет. Теперь, умирая, человек обращается к Богу как ребенок и плачет не от досады, а просто как плачут дети.
Можно утверждать, что именно здесь, именно на этих страницах «Песни о Роланде» античность и мир языческий окончательно сменяются Средневековьем или Новым – разумеется, в евангельском смысле этого слова – временем. И именно здесь у людей появляется надежда из крещеных язычников стать христианами.
Я думаю, что григорианское пение подходит к нашему сегодняшнему разговору, потому что герои «Песни о Роланде» слышали в церкви именно такие песнопения. Хотя хочу отметить, что герои «Песни о Роланде» все-таки жили до разделения Церкви. Они жили еще в те времена, когда Церковь Христова на Востоке и на Западе была едина, в те времена, когда литургическое общение между Западом и Востоком еще не прервалось.
Итак, ненасилие и христианство, Бернард Клервоский и крестовый поход… Я могу Вам в свою очередь задать вопрос: а Димитрий Донской, он что, был сторонником ненасилия? Но всё-таки он святой. А Александр Невский, он что, был сторонником ненасилия? И тем не менее он святой, и мы с вами это прекрасно знаем по своему личному духовному опыту, а совсем не потому, что это в книгах написано. Значит, дело заключается только в том, что ненасилие как один из основных принципов христианства и христианской веры было осмыслено по-настоящему глубоко только в наше время, только в XX веке. В прежние времена единственный текст, который избегали комментировать духовные писатели, был текст заповеди «не убий». Я многократно пытался найти у отцов какой-то глубокий, интересный, серьезный комментарий к заповеди «не убий» и, увы, не находил. Потому что время было такое, что в убийстве оказывались замешаны все без исключения, кроме тех, кто сознательно ушел из мира и сознательно противопоставил себя миру; кроме таких людей, как преподобный Сергий на Руси и Франциск Ассизский на Западе. Все остальные – так или иначе, но убивали.