Беседы о литературе: Запад

Что же касается святых, то почитались в Средние века не они сами, а их мощи. Их мощи именно как предмет, от которого исходит сила, помощь, защита. Известно, например, что один подвижник, решивший перебраться на новое место, был убит жителями близлежащего города, которые не могли и мысли допустить о том, что лишатся его мощей. Наличие мощей святого почти автоматически обеспечивало бы их городу какой-то минимум безопасности и благополучия. Я думаю, многие из вас помнят, что уже в XIX веке в «Братьях Карамазовых» у Достоевского описывается, как жители города, в котором происходит действие романа, расстраивались оттого, что в их монастыре не было мощей. Это тоже реакция, в общем, не вполне верующего, скорее, секулярного человека на то, что вот этого зримого знака присутствия благодати Божией у них нет.

Новозаветный рассказ о страданиях и смерти Иисусовой звучал в Средние века на Западе, разумеется, на непонятной латыни, и поэтому он просто не был усвоен человеком Средневековья. Другое дело – конкретный предмет. Вот почему рассказ о Тайной вечере и евангельские слова «един от воин копием ребра Ему прободе, и абие изыде кровь и вода»[192] воплощаются в культ Святого Грааля, той Чаши, которую сначала Христос взял в руки во время Тайной вечери и благословил словами «Пийте от нея вси», а затем в нее, согласно средневековой легенде, которая будет потом пересказана Кретьеном де Труа, Иосиф Аримафейский собрал кровь, которая излилась из язв на теле Иисуса. Предмет гораздо понятнее евангельского рассказа, и поэтому предмет становится объектом веры средневекового человека.

Увы, приходится признать, что кроме того, что было сделано в узком кругу церковных интеллектуалов в Средние века – церковных интеллектуалов типа Абеляра или Бернарда Клервоского, типа Ансельма Кентерберийского на Западе и авторов «Повести временных лет», наших летописцев или святителя Кирилла Туровского; кроме того, чтó было сделано людьми, спрятавшимися в замкнутом мире средневекового монастыря, ничто другое в средневековой культуре сегодня нас не трогает и, в сущности, уже не живо.

Но всё-таки именно в Средние века человечество сделало одно из самых важных, одно из самых больших своих открытий. Именно в это время, отличавшееся таким материалистическим отношением к духовной жизни, которое выразилось и в почитании мощей, и в обрядоверии, и в многочисленных приметах, которые охватили всю жизнь во всей ее полноте, – именно в это время рождается абсолютно новое и, казалось бы, неожиданное в такую эпоху отношение к смерти. Это станет ясно, если мы вспомним, что смерть как евреями в Ветхом Завете, так и в греко-римской цивилизации воспринималась как уход в небытие, как провал в вечную тьму. Смерть, с точки зрения человека античного мира, отнимает у него тот свет, что радует человека в течение краткой жизни. Смерть наступает, как говорил Катулл, как nox perpetua – вечная ночь, царство сна, от которого ты уже никогда не очнешься. Смерть настолько черна, темна, страшна, печальна и кровава (именно так определяет ее Гомер), что о ней даже говорить нежелательно и вспоминать о ней страшно. О смерти лучше просто не думать.

По этой причине, наверное, взгляд на умирающего в античной литературе практически отсутствует. Смерть всегда описывается как бы со стороны, откуда-то издалёка. Так, в «Илиаде» подробно, достаточно подробно изображается смерть Офрионея, троянца, которого смертельно ранит Идоменей. Он направляет на него копье с такой силой, что его не спасает медная броня: «С шумом он грянулся в прах», – говорит Гомер[193]. Вот, в сущности, то единственное, что в этом рассказе касается собственно смерти героя. Победитель кричит от гордости и затем – «за ногу тело повлек сквозь кипящую сечу». На этом рассказ заканчивается. Еще меньше информации дается у Гомера о том, как умирают главные герои в «Илиаде»: Патрокл и Гектор. Напоминаю, что смерть Ахилла в «Илиаде» не описана. «Илиада» кончается играми после погребения Гектора. Ахилл еще жив. Подробнейшим образом описывается в «Илиаде» всё, что происходит потом с телами убитых Патрокла и Гектора, но, повторяю, сама их смерть остается «за кадром».

Причем эта картина характерна не только для Гомера, не только для эпоса. Платон в «Федоне» описывает последнюю беседу Сократа с учениками – затем останавливается. О дальнейшем мы знаем очень мало: Сократ еще жив, но он отворачивается от всех и как будто исчезает, произносит, умирая, только одну фразу – и замолкает.