Беседы о литературе: Запад

Вот как рассказывает о своем чтении катехизиса Поль Верлен дальше, «довольно посредственные доводы в пользу существования Бога и бессмертия души, приводимые отцом Гомом, не очень-то меня увлекли, и признаюсь, не убедили, как ни старался капеллан подкрепить их своим добросовестным и проникновенным толкованием. И тогда капеллан, верно, осененный свыше, сказал мне: “Пропустите эти главы и перейдите сразу к таинству Святого Причастия”. Не знаю, представляют ли эти страницы стилистический шедевр. Не думаю. Но в моем тогдашнем состоянии духа, в той беспросветной тоске – хотя благодаря всеобщему доброму отношению мне тогда жилось не так уж плохо, – в том отчаянье от того, что меня лишили свободы, своего рода стыд за то, что я здесь, – всё это и произвело во мне ранним июньским утром, после ночи горькой и сладостной, проведенной в размышлении об истинности, вездесущности и бесконечности, множественности даров Причастия, отраженных в святом Евангелии преумножением хлебов и рыбы, – всё это, говорю я, и произвело во мне необычную революцию. Именно так. Уже несколько дней в моей камере висело на стене пониже маленького медного распятия (вроде того, что я описал) литографическое изображение Святого Сердца, тоже довольно скверное. Длинная голова Христа и большой изможденный торс под широкими складками одежды, узкие ладони, указующие на сердце, которое лучится и кровоточит, как я впоследствии написал в книге “Мудрость”. Не знаю, что или кто внезапно поднял меня ото сна и выбросил из постели неодетого, и я простерся в слезах, сотрясаясь от рыданий, перед распятием и картинкой, сверх всякого ожидания породившей самую странную для современного католичества, но в моих глазах самую возвышенную вспышку веры».

Итак, на заре очередного тюремного дня, когда-то в июне, ранним утром Верлен почувствовал Божье присутствие в мире после того, как он прочитал в катехизисе несколько страниц, посвященных таинству Евхаристии. После ночи, «проведенной в размышлении об истинной вездесущности и бесконечной множественности даров Причастия, отраженных в святом Евангелии преумножением хлебов и рыбы». Именно таинство Евхаристии привело Поля Верлена к Богу, вернула ему ту детскую веру, которую он давным-давно потерял, пропил, прогулял.

Поэт стал просить своего капеллана об исповеди, но тот говорил о том, что ему еще рано приступать к таинству и просил его думать, молиться, читать, размышлять, испытывать свою совесть. «Я повиновался ему и молился в смирении, молился сквозь слезы, улыбаясь, как ребенок, как искупивший вину преступник. О, я молился, стоя на коленях, воздевая руки горé, молился всем своим сердцем, всей своей душой, всеми своими силами, по всем правилам моего внезапно ожившего катехизиса. Domini, novere Te! Господи, я познал Тебя! Отныне я отринул всякую светскую литературу, даже Шекспира, читанного и перечитанного. Но всё же временами я размышлял, возражал капеллану, задавал вопросы: а что же будет с животными после их смерти? Об этом в святых книгах ничего не говорится. – “Дорогой друг, но ведь святые книги, – отвечал капеллан, – ничего не говорят и о дочерях Адама. Это совершенно излишне. Впрочем, беспредельна милость Господня. Он создал животных для их блага, так же, как и для нашего”. – “А вечный ад”? – “Беспредельна справедливость Господня. Если Он и осуждает на вечные муки, то у него есть причины, заключенные в первооснове вещей, и единственное наше право – склониться перед ними, не пытаясь познать их. Ибо воистину вечные муки являются своего рода тайной. Хотя нет, догмат веры не причисляет их к таинствам”, – и далее в том же роде. Богословские споры шли под сводами старой бельгийской тюрьмы. И вот наконец наступил великий день, день исповеди. Долгой была она и подробной до бесконечности. Моя исповедь, первая после первого причастия. Прежде всего проступки чувственные, проступки во гневе, проступки невоздержанности, также многочисленные проступки лганья по пустякам, ленные проступки как бы неосознанных нечаянных обманов. Опять-таки, чувственные проступки, настаиваю на этом. В ожидании отпущения грехов по совету своего духовного руководителя обратился я к привычным трудам: к разнообразному чтению и, главным образом, к своим стихам». В этот период написана почти вся «Мудрость» – книга, которая по-французски называется «Sagesse», «Господь сказал» и многие другие стихи, по большей части удостоенные признания.

Итак, период первоначальной аскезы, когда поэт отринул всякую светскую литературу, прошел очень быстро. Он возвратился к чтению и читал в то время на английском и на латыни не только святых отцов, например, Августина, но и Вергилия: «Я прочитал все Эклоги, Георгики и большую часть Энеиды». Читал он в это время и французских авторов и был, как говорит поэт дальше, счастлив. Так совершилось его обращение, о котором он очень просто и очень откровенно рассказал, хотя в это время религия во Франции была не в моде, – над ним потом смеялись.