Без зла

Голос его, усиленный микрофоном, взметнулся в горние выси, добив вставших «на эшелон» на высоте десять тысяч метров коршунов. Весь регентский класс оказался парализованным в один момент. Отрок Димитрий уже не смог отползти за мемориал, лёг тут же, в венки из еловых лап. Я попыталась задать ля-минорный тон, чтобы хоть как-то вступить и запеть, вместо чего звонко квакнула в микрофон. Вторая попытка оказалась ещё хуже и прозвучала, как будто собачке дверью хвост прищемили.

Пока я повизгивала, кто-то из мужественных сестёр-регентш в неопределённой тональности взвыл: «Вее...» На продолжение сестры не хватило, она захлопнула рот и стояла с выпученными глазами, не в силах выдавить из себя ни звука.

С грустью я поняла, что нас сейчас будут бить, как того гроссмейстера в Васюках, закрыла глаза и затянула «Вечную память» уже по всем нам. В этом коротком песнопении я умудрилась смодулировать раз восемь, начав в одной тональности и переходя без всяких знаков альтерации в другие. Диафрагма моя билась внутри организма свежеразвешенным бельём, что позволяло мне идти по звукоряду четверть-тонами, на манер хорошего муэдзина. Стоящие в праздничной толпе татары-мусульмане оценили мой вклад в память их погибших сродников. Это чувствовалось.

Сёстры легли на венки рядом с отроком Димитрием и не подавали признаков жизни. Над всем этим восторгом в клубах кадильного дыма парил отец Сникерс.

Выдавив последнюю ноту из горла, я открыла глаза.

Под руководством Егора-«мышиная голова» митингующие несли к моим ногам пластмассовые и бумажные цветы. Под белы руки вели председателя. Трясущиеся на венках тела сестёр-регентш и отрока Димитрия поначалу смутили наивных шегарцев, но Егор развеял их страхи и сомнения фразой: «Скорбят. Рыдают. Очень нежные, ранимые девки». Когда последний цветок был возложен к моим ногам, Егор кого за подол, кого за косы до пояса дотащил до машины, оставив товарища-батюшку на растерзание шегарцев. «Этот нигде не пропадёт, а вам морды набьют», — всучил мне дверь-щит, и мы помчали в Томск на всех парах. Над стареньким УАЗ-452 всю дорогу кружили стаи птиц. Хотели отомстить, да, видимо, пожалели нас, дураков.

Отец Сникерс вернулся через три дня — живой, цветущий, с полными руками гостинцев от шегарских коммунистов. Святые люди оказались. Не то, что мы.

День Победы

В 2017 году, несмотря на холод, на акцию «Победный хор» народу собралось море. Детишек тоже привели. Одна детишка, племянница Светланы Мазуриной (я специально указываю родство с реальным человеком, чтобы не приняли за блогерские сказки), и помогла нам попасть в интересную историю.

За год до описываемых событий «Победный хор» пел у Новой сцены Большого, а в нынешнем там затеяли какое-то мероприятие для бледнолицых и, соответственно, все краснокожие остались за бортом, а именно у театра Оперетты, аккурат под афишей спектакля «Анна Каренина».

Мы, как наследники всех русских революций, тут же задались вопросом: «что делать?», перескочив, правда, через «кто виноват?», времени было в обрез, увы.

На лестнице-то очень удобно было стоять, капельмейстер внизу, поющие на ступенях. Всем хорошо, всем комфортно, всё видно. А тут, на равнине, не очень. Но от семнадцатого годочка прошлого века нас всего сотня лет отделяет, руки-то помнят, как говорится. Взгромоздили меня на клумбу, встали по памяти кружочком и ну давай петь. Я руку вперёд вытягиваю в дирижёрском призыве, песня боевая льётся. Вдохновение и всевозможное крещендо «со слезами на глазах».

Вокруг люди с портретами своих близких к «Бессмертному полку» идут, кто-то остаётся с нами, кто-то дальше идёт. Всё в штатном режиме. И тут я с броневика-клумбы (мне ж сверху видно всё, ты так и знай) вижу, что полицейские начинают очень быстро и слаженно ограждать наш хор от всеобщего праздника металлическими загородками. Тихо, без шума и пыли. Ну, думаю, попали мы. Несанкционированная акция в центре Москвы, народу больше ста человек, сейчас на меня кандалы наденут и побреду я по шоссе Энтузиастов в Сибирь-матушку без права переписки за организацию митинга, не согласованного с мэрией (а мне обещали такую обструкцию, было дело).

Продолжаю дирижировать и петь. И вижу, что позади хора, ближе к Большому, стоит на земле одинокий оранжевый рюкзачок, рядом с которым никого, ни одной живой души. Тут мне ещё хуже становится (незадолго до 9 Мая был теракт в питерском метро). Одно дело в каталажку узником режима загреметь, и совсем другое подвергнуть столько людей смертельной опасности... Волосы дыбом, холодный пот, всеобщий трепет организма. Смотрю на часы — поём уже больше часа. Пора заканчивать, тем более что за спинами хористов творится что-то странное. А расходиться никто не хочет. Кое-как, сославшись на холод и плохое самочувствие, завершаю наше выступление, обнимаемся-прощаемся. Ба-а-а... А никого уже и нет. Ни полиции, ни рюкзачка, ни ограждений. Как и не было.