Без зла

В борьбе с дверью мне некогда было подумать о том, зачем батюшка взял с собой на литию кропило и не взял требник, в котором красивыми буквами изложено чинопоследование таинств и треб. Перед очередным моим сложным выходом с дверью церковный отрок Димитрий задал-таки отцу Сникерсу этот животрепещущий вопрос.

— Батюшка, а как вы служить собираетесь без книжки? Мы тоже не захватили, на вас понадеялись. (И опять заржал.)

Батюшка вытащил из авоськи кропило, постучал им себе по лбу:

— Вот здесь все мои книги. Ныне и присно, и во веки веков.

Мы по привычке хором ответили ему: «Аминь!» С этого момента окончательно стало понятно, что нашу панихиду шегарцы запомнят надолго.

Доскрипели мы на своей таблетке до деревни, которая ещё не ведала, что ей предстояло пережить в ближайший час. И там всё ещё пели птички и светило солнышко.

У сельсовета нас уже ждали. Начальство при полном параде, в пиджаках и «гаврилах», с алыми бантами на лацканах и флагом СССР ждало «живого попа с монашками». Митинг без нас не начинали. Я вышла им навстречу с дверью в руках, как со щитом и с пасхальным приветствием:

— Христос воскресе!

Старые партийцы, безусловно, были готовы к тому, что наша церковная компания не совсем от мира сего, но, похоже, мне удалось их тогда удивить. Ничего мне не ответили стойкие коммунисты, промолчали.

— Воистину воскресе! — ответил мне Егор-«мышиная голова» и вырвал дверь из моих натруженных рук.

Отец Сникерс тоже не подвёл. Пока я расшаркивалась перед торжественными селянами с дверью наперевес, он выудил из кармана чекушку, плеснул из неё святой водицы на кропило и с криком «Воистину воскресе Христос!» начал окроплять оторопевших мужиков, стараясь попасть в лицо каждому. Мужики утирались горстью, в их рядах росло смятение, которое закончилось бегством от христославца на безопасное расстояние.

Егор курил с видом санитара из отделения тяжких психических расстройств, отрок Димитрий ржал, сёстры заматывали лица платками на манер хиджаба, чтобы в торжественно-печальный момент не испортить панихиды своими смеющимися мордахами. Птицы уже стихли, но солнце ещё продолжало светить.

Самый смелый партиец, удостоверившись, что святая вода в бутылочке иссякла, приблизился к нашему бате и задал деловой вопрос:

— Товарищ батюшка, давайте будем начинать, народ заждался. Только мы ваших правил не знаем, как по регламенту положено? Сначала митинг, а потом панихида, или наоборот? Давайте решим.

— Христос впереди всех! Что тут думать? Сначала панихида, а потом митингуйте хоть до Второго Пришествия.

Вежливые перестроечные коммунисты переглянулись и повели нас на нашу Голгофу.

У мемориала на площади собралась вся деревня в праздничных нарядах, с шариками, транспарантами и чем-то ещё, советско-праздничного разлива, деталей, увы, не помню. У самого памятника воинам-победителям установлены шесть стоек с микрофонами и огроменные колонки, поодаль — кумачовая трибуна для оратора с гербом Советского Союза, красиво вышитого гладью.

Нас, поющих, поставили у микрофонов, а расставив, поняли, что по дороге мы потеряли отца Сникерса, который, правда, вскоре обнаружился с обратной стороны мемориала раздувающим кадило.

А кто хоть раз самолично раздувал кадило, тот поймёт, какая оказия может произойти, если покрепче дунуть на тлеющие угли. Правильно. В лицо вам может полететь зола и украсить лик, как у того мавра или хорошего шахтёра. Отец Сникерс торопился, дул более, чем усердно, и к народу вышел «ликом чёрен и прекрасен», вылитый Моисей Мурин из житий святых. Лицо в золе, борода в золе, глаза слезятся от дыма... Торжественный вид, в общем.

И топает прямиком к кумачовой трибуне с гербом. И начинает... Нет, не литию и не панихиду, начинает проповедь. В микрофон, само собой. И в этой проповеди он чихвостит в хвост и гриву безбожную советскую власть, безбожные сельсоветы и жителей безбожной Шегарки. К концу первого получаса ему удалось убедить и самого себя, и оторопевших от ужаса селян, что Шегарка с прилегающими к ней окрестностями по количеству грешников и их злодеяний превосходит и Содом, и Гоморру, и всех гиен огненных. (С деревьев начали валиться обморочные птицы, солнце, пару раз моргнув, исчезло в набежавших тучах.)

Потрясая над гербом уже остывающим кадилом, отец Сникерс перешёл к перечислению всех напастей, которые должны были свалиться на головы шегарских скотоподобных нечестивцев. Египетские казни скромно отошли в сторону детской литературы и плакали оттуда в три ручья.

Онемевшие, мы стояли атлантами с каменными руками, готовые в любой момент подхватить падающее на грешную Шегарку небо. Где-то в толпе заплакал ребёнок. Лучшие люди Шегарки в красных бантах и праздничных «гаврилах», не утирая пота с красных от страха и ужаса лиц, взирали на черноликого проповедника со смиренным ужасом людей, стоящих у расстрельной ямы.