Без зла

Надо так надо, что там этой литии — десять минут от силы, со всеми ектениями да Вечной памятью. Опять же есть перспектива, что накормят, а это в голодные постперестроечные годы было мощнейшим стимулом для вечно клацающих зубами от голода семинаристов.

В регентском классе на тот момент окормлялось ровно шесть душ, из которых пять были женского пола и одна душа — мужского по имени Димитрий. Димитрий был рождён от прекрасного союза диакона Иоанна и матушки Татианы, регента Троицкого храма. Понятно, что с такой родословной Димитрий был среди нас, скромных плодов от союзов советских инженеров с медиками да строителями, самым продвинутым по части исполнительства панихид, венчаний и прочих ирмосов с запевами. Одним словом, хороший такой отрок, церковный. Не без пороков, конечно. Про малые его пороки не помню, а из крупных — невероятная смешливость, которая нападала на него в самые неподходящие моменты. Но об этом позже.

День Победы тогда не задался для нашего скромного ансамбля с самого начала. Во-первых, у церковного автомобиля, который должен был доставить нас до Шегарки, отвалилась дверь. Да и как ей было не отвалиться, если на этой скромной «таблетке», судя по её виду, количеству и качеству травм на кузове и на капоте, ездил на маёвки ещё первый созыв томского РСДРП!

Водитель, как плоть от плоти своего боевого автомобиля, по имени Егор и по кличке «мышиная голова» (так его «окрестили» работницы трапезной за смешную форму черепа), при помощи кулаков загнал дверь на место, а меня заставил крепко держать ручку изнутри, «чтобы не дуло». И мы поехали, дребезжа, покряхтывая и позвякивая.

Второй незадачей на нашем пути к шегарскому мемориалу случился «отец Сникерс». Сникерсом батюшку нарекли братья-семинаристы за его любовь к спортивной обуви (это, конечно, громко сказано — при тогдашней всеобщей бедности обуви этой было по две пары на всё про всё, одна в лето, другая в зиму). У отца Сникерса с доходами, видимо, было ещё хуже, чем у всех, поэтому и в суховей, и в мраз со сланом он ходил в одних и тех же кроссовках «абибас» какого-то непотребного 56 размера, хотя росту был более, чем среднего. В сочетании с вечно коротким подрясником «абибасы» смотрелись очень по-хипстерски и приводили в постоянный осужденческий трепет всех бабок церковных, от свечной лавки до трапезной,— вечного источника всех приходских свар и сплетен.

Отцу Сникерсу (да кто ж помнит, как его звали? Мирскому имени никогда не вознестись над метко данным прозвищем), как настоящему Homo Liber, ему было глубоко наплевать на всех бабок мира, да и вообще на всех. Уровень его внутренней свободы на тот момент доходил до высот настоящего святого и страшного в своей святости средневекового юродства. В общем, батюшка Сникерс был настоящий церковный хиппи, для которого ни благочинный, ни тем более приходское бабьё — были не указ.

Хипстерство его распространялось не только на внешний вид, но и вообще на все его деяния, включая совершение таинств и треб. Не заморачиваясь уставными чинопоследованиями, юродствующий отец служил «в духе», как настоящий пещерный праведник, над которым ни епископа, ни Типикона, что для всех с ним сослужащих и поющих был чистый ад. Он смело, по-диджейски, мог делать нарезку из вечерни, литургии и венчания, весело помахивая кадилом и не обращая внимания на грохот падающих в алтаре и на клиросе тел, не могущих вынести его «полноты богослужения».

Однажды на Пасху, в селе, отец Сникерс пошёл на каждение. Покадил весь храм, покадил притвор, потом покадил паперть и ушёл кадить село, оставив изумлённую паству с пономарями и хором, которые дослуживали праздник уже сами, мирским чином. Вернулся через два дня, искадив полрайона, включая пустоши и овраги.

Вот такой высоты и глубины праведника командировали в Шегарку (бывшее село Богородское) служить литию. Праведник стоял на остановке с авоськой, из которой торчали кадило с кропилом, кроссовки победоносно топорщили носы из-под истрёпанного подрясничка. Солнышко светило, пели птички.

За моей спиной взоржал церковный отрок Димитрий, я выронила на дорогу дверь боевой «таблетки». Сёстры-регентши потуже подвязали платки, в голос запели «Да воскреснет Бог»... И только Егор-«мышиная голова» остался невозмутим, так как был невоцерковлён, всех верующих вслух считал болящими и много лет трудился водителем и милиции. Удивить и напугать его было трудно. Это-то нас и спасло в результате.

Отец Сникерс наших реакций не заметил, взгромоздился со своим поминальным набором в машину, я покрепче вцепилась в вываливающуюся дверь, и мы помчали в сиреневую даль, навстречу своему позору. Пару раз на крутых поворотах меня выносило вместе с дверью в открытый космос под весёлые матерки «мышиной головы», но боевые сёстры-регентши ловко хватали меня за различные части моего бодрого и ещё молодого туловища и водружали на место. Птицы ещё пели, и солнце ещё светило.